Николай Полисский: «Я просто всегда хотел жить красиво»

— Мне всегда сложно что-то делать в городе, особенно в маленькой галерее — для меня это всегда проблема, мне это несвойственно. Мне нужно какое-то обоснование, почему я делаю это именно в помещении. Проект длится уже два года, из-за пандемии он все время откладывался. И потихонечку я пришел к этой античной колонне, которая сейчас стоит на Красной площади. Меня просили сделать что-то поменьше, но я не люблю распыляться. Я не люблю делать маленькие вещи, потому что я себе всегда представляю большое пространство.

Если у меня идет какая-то тема, я эту тему продолжаю, так сказать, во всех возможных вариантах. Я убедился, что это должна быть античность, точнее, мое отношение к античности. Она существует не только в законченном, совершенном виде — такой осталось немного, — а еще и в руинах. Античность ценна в любых своих осколках. И такую руину мы затащили в галерею «ГУМ-Red-Line». Там у нас представлены отдельные вещи, потому что потолок три метра всего-навсего. Возможно, мы сможем сделать какую-то полноценную вещь из тех руин, которые сейчас находятся в галерее.

Я всегда пытаюсь освоить архитектурные бренды в Никола-Ленивце, даже удивительно, что я до сих пор к античности не обращался. Зиккурат у нас был, и маяк, и дворец из дров, и микс из всяких телевизионных башен. И мы продолжаем эти бренды воплощать при помощи наших материалов и наших помощников, которые всегда привносят что-то новое.

— Все античное искусство началось с дерева. Ставили колонны, перекрывали балками. Все первые вещи делались из дерева. Но это не дожило до нас, появился другой материал, цивилизация научилась обрабатывать камень. А мы как бы возвращаем это все в первоначальный вид. Думаю, если бы античность несколько тысяч лет назад родилась на нашей земле, она была бы примерно такой.

— Античное искусство может находиться и в шикарной средиземноморской природе, как оно и осталось в Греции или в Италии, и в целости, и в кусках. И точно так же все музеи мира запихнули их к себе в экспозиции и очень этим гордятся. Наше поведение точно такое же. То есть мы сейчас кусками затащили все это в галереи, и там это шикарно смотрится. Но также мы можем реконструировать эту вещь, добавить что-то.

Мы, так скажем, копируем поведение этого эталонного искусства. Хотя у нас совершенно другой материал, не такой пафосный. Современное искусство должно быть самоироничным. У нас всего-навсего кривые русские палки из орешника, которые ничего не стоят, но именно это самое ценное для меня. Я беру абсолютно дешевый, никому не нужный материал и делаю из него нечто гораздо более ценное. На этом мы стоим. Мы начинали со снега, с соломы, с каких-то веток. Мы ни у кого ничего не просим: ни денег, ни дополнительной славы, — но делаем это так, что к нам приходят люди, смотрят, видят в этом новую ценность. Не ломают, а с трепетом говорят об этом, думают, что-то фантазируют, у них свои легенды и так далее.

— Это абсолютно нормальный процесс. Когда я был молодой, мы мало что знали о современном искусстве, да и о жизни тоже. И нам казалось, что искусство — оно находится в музеях, что королева всех искусств — это живопись. Все были живописцами, и я тоже хотел как-то продвинуться в этом направлении. Но потом я понял, что XX век в живописи все сделал. Людей, которые хотят видеть искусство, стало гораздо больше, чем раньше, и помещение музея уже не может их вместить. Поэтому, на мой взгляд, совершенно справедливо, что искусство вышло на улицу, во всяком случае в моем лице.

Люди хотят общаться не только с искусством, но и еще друг с другом, они советуются, обсуждают, все это им нравится. Поэтому мне кажется, что наша необъятная родина должна стать лидером волны такого искусства. Люди станут культурнее, не будут ругаться матом. Вот как у нас в Никола-Ленивце. У нас прекрасная публика, которая потребляет наше искусство и которая несет эту идею дальше. Пока мы держим эту свечу здесь, но мне кажется, что все общество должно этим озаботиться. Молодых художников станет гораздо больше, они начнут эстетически осваивать эту землю, наступит всемирное счастье, появится работа. В Никола-Ленивце искусство является частью индустрии, оно зарабатывает деньги, и люди за счет этого как-то лучше живут.

Кроме того, эта история не портит экологию, а, наоборот, всячески помогает охранять природу. Мы дружим здесь с национальным парком, и он разрешает нам брать «природную ренту». Когда мы режем наши кустарники, они отрастают еще краше, еще лучше, потому что природа откликается на какое-то правильное поведение. И этот материал у нас бесконечный. Это не нефть, которую выкачивают, загаживая все вокруг. Все, что наша художественная индустрия здесь производит, идет на пользу обществу.

— Послевоенное искусство, лэнд-арт, оно почему началось? Потому что художники решили уйти из галерей, из музеев. Они, как им казалось, заявили протест против коммерциализации, против богатых английских и американских галерей. Они ушли, но им было абсолютно наплевать на зрителя. Это было искусство, которое развивало себя само.

А наше искусство началось с такого же поведения — моего лично как художника. Но потом это все закончилось большим зрительским успехом, и люди здесь играют огромную роль: и зрители, и мои помощники, производители этого искусства. Названия у этого искусства как такого нет. Это не полностью лэнд-арт, только часть, и это не паблик-арт, потому что это скорее городское искусство. А вот наше еще не имеет никакого названия. Я пока называю это «архстояние». Стояние чего-то большого. Взаимодействие искусства и природной среды: когда у людей есть возможность прийти посмотреть на это искусство, подышать свежим воздухом, увидеть просторы и насладиться природой.

— В принципе нет такого желания — что-то изменить. У нас развивается искусство, которому еще развиваться тысячи лет; развивается социальная ситуация, которой еще развиваться очень долго; мы воспитываем молодежь, которая должна разойтись по нашей необъятной родине и, наконец, убраться там, насытить ее какими-то эстетическими и культурными смыслами. Территория наша огромная, во многих местах еще не ступала нога человека, а многие места загажены индустриальной политикой и отвратительным поведением людей, которые не любят свою родину.

И пусть русские художники станут родоначальниками подобного искусства, которое находится на острие современной художественной жизни. Везде задумываются о том, чтобы природа и искусство жили в совместной любви. Я видел это и во Франции, в Гаскони, где спасают лес, и в Японии, где есть места, из которых уходят люди, и нужны усилия художников, которые снова привлекут внимание к этой земле. Это то потрясающее дело, о котором я потихоньку мечтал все годы. Мне всегда коммунисты говорили, что искусство принадлежит народу, и вот сейчас оно, для меня по крайней мере, действительно принадлежит народу. Только не так, как они это предлагали, а как-то по-своему. Мне папа рассказывал, что такое коммунизм: когда всё будут делать роботы, а человек будет творить. А у меня нет времени ждать, пока наступит коммунизм. Я хочу, чтобы это случилось при моей жизни, и я это делаю. Я делаю это в Никола-Ленивце, и, может, кто-то еще мне поможет на других территориях. Я этой землей не владею юридически, но она подчиняется моей воле. Это потрясающее чувство, что я никого не уговаривал и как-то мы вместе построили здесь достаточно приличный рай. И живем здесь припеваючи в этом раю. И оказывается, что это возможно.

— Первое, что я сделал, — обратился к ним за посильной помощью, предложил какие-то возможности, которые мог привозить из капиталистической Москвы. Здесь тогда капитализма еще не было. И мы как-то сговорились, а потом уже пришла молодежь. Сейчас уже они здесь руководят, у них много сил, они продолжают эту политику. Людей нужно уважать, их нужно ценить. Они видят себя в телевизоре, они читают про себя в газетах, и они наполняются гордостью за свою землю, за то, что они к этому причастны. У нас очень правильный социальный проект. Причем я никого не уговаривал. Если бы мне кто-то сказал: «Приходи со мной рай строить», — это был бы точно какой-то тоталитарный сукин сын, потому что это кончилось бы плохо. А я никого не уговариваю, просто благодаря нашей деятельности у нас получается рай. Почему так? Я не знаю. Мы придумали некоторые технологии, прочувствовали и поняли их, и они удивительным образом работают. И договоренности с людьми здесь очень важны. Они должны тебе верить и должны вносить свой вклад.

— Жалко. А их и должно быть жалко. Потому что это жертва, а в жертву ты должен принести дорогую тебе вещь. В мае 2001 года мы сожгли первую нашу «Сенную башню», просто потому, что ее невозможно было убрать. То есть это такой способ утилизации. Природе ущерб никакой не был нанесен, даже пятна этого на месте сжигания на следующий год уже не было. А первая Масленица — это 2005 год, сжигали уже постаревшую «Медиа-башню». Это такая хорошая красивая история, когда вещь прожила два с половиной года, и вот ты снова приглашаешь друзей посмотреть, как это уйдет и славно закончит свою жизнь. Тогда уже было телевидение, полторы тысячи народу. И я уже после этого задумался о фестивале. Мы Масленицу снова возобновили, появились специальные постройки для сжигания. Мне это не очень нравится, потому что я считаю, что они должны постоять. Но не все можно сделать правильно, поэтому последние Масленицы делаются в суматохе, специально для этой жертвы. Но мне бы хотелось, чтобы она хотя бы год-полтора постояла, чтобы на нее посмотрели, а потом она ушла, так сказать, во славе, потому что эта огненная скульптура — это красиво, это интересно, это нужно делать, и это главная Масленица страны.

— Вы знаете, сейчас изменилось искусство. Вряд ли что-то, что делают современные художники, останется в веках. Кто колотит сейчас мрамор или льет бронзу — дурачки, которые точно не добьются того, чего они хотят. Время изменилось. На музеях надо вешать амбарные замки. Они накопили ту историю искусств, которая будет в них храниться. Дальше будет что-то другое. Поэтому примерять на себя чужие пиджаки старых художников я не советую молодым. Они проиграют.

— Это была моя предыдущая жизнь, я должен был много чего пройти, разные этапы. Советское воспитание художникам не вредит. Нас учили хорошо рисовать, уже мало где так учат. Потом веселая митьковская пьяная молодость, какие-то коллективные действия. В этом тоже что-то было интересное. Потом я долго занимался живописью, очень ее любил, хотел в ней что-то сделать и прорваться, и мне сулили какие-то возможности. Но потом я все-таки понял, что мне надо уходить «в пространство». Когда оцениваешь свою жизнь, ты понимаешь, что все ее куски — они все тебе ценны и все нужны. Ни от чего отказываться нельзя. Просто наступает момент для художника, когда нужно выбрать центральную дорогу. Мог бы остаться в живописи — сейчас бы сидел, тосковал, печалился, что я не использовал какие-то возможности. А здесь мне поперло, и место это — мое. Где вы найдете такое красивое место и людей, которые добровольно хотят помогать? Если б я это все не использовал в свое время, это была бы огромная глупость. Когда перед тобой всегда стоит выбор, тебе обязательно нужно выбрать, и выбрать правильно. Потому что судьба дает тебе подарки, от которых можно отказаться, но тогда тебя ждет большой провал. Или успех, в котором ты до конца не разберешься. Мне дали вот эту монету, этот простор, и никто не может у меня его отнять. Такие подарки судьбы нужно увидеть. Нужно иметь душу, мозг и энергию. Ты должен множить этот талант, а не складировать его где-то в темноте.

— Нет, что вы, просто оно одно из самых важных. Много красивых мест и у нас в стране, и в мире тем более. Например, японские горы, где мне удалось побывать и поработать. Везде есть места, просто Никола-Ленивец — это мое. И я очень радуюсь, что я именно здесь. Это место благодаря чудесному стечению обстоятельств — оно каким тысячу лет назад было, таким и осталось сегодня. И я надеюсь, что его и дальше будут защищать.

— Я просто всегда хотел жить красиво. Чтобы ко мне приезжали гости, чтобы они радовались и хвалили меня и сами бы получали удовольствие. Не надо ждать, что кто-то устроит твою жизнь и что-то гарантирует. А я приехал и устроил свою жизнь сам — и счастлив от этого. И все, кто приезжает ко мне, тоже обязаны быть счастливы.