Некоторые особенности похоронно-поминального обряда на русско-украинско-белорусском пограничье

Полевые исследования семейной обрядности, проводившиеся нами в последние годы в различных регионах России, а также смежных территориях Украины и Белоруссии, имели в виду выяснение самых разных вопросов, связанных с данной темой. В настоящей статье в основном представлен материал, характеризующий ситуацию в районе русско-украинско-белорусского пограничья, с привлечением сравнительных данных из соседних областей России. Своеобразие данного региона состоит не только в том, что здесь проживали и проживают этнически близкие народы. Историческое развитие пограничных земель привело к тому, что этническая принадлежность их жителей не поддается четкой этнической идентификации. Для изучения культуры обозначенного региона наиболее важно не просто выявление локального и регионального распространения тех или иных традиций, но и рассмотрения их в контексте существовавших и существующих границ: административных, политических, языковых. Это предполагает фиксирование традиции в микромасштабном варианте, позволяющем проследить территориальные изменения обрядовых реалий. Такой подход необходим для познания обрядовой культуры каждого из восточнославянских народов, поскольку «народная культура и фольклор существуют и функционируют исключительно в диалектной форме, в форме местных, узколокальных вариантов».

Не менее важной задачей остается выяснение представлений населения по самым разным сюжетам религиозно-обрядового характера, что позволит в целом составить адекватное понимание специфики современного мироощущения населения изучаемых регионов и определить характер и направление процессов трансформации, происходящих как в наше время, так и в так называемый советский период.

Мы не предполагаем рассматривать весь похоронно-поминальный комплекс, но остановимся на некоторых его сюжетах, связанных с моментами «перехода» умершего в иной мир. При этом основное внимание уделим не только обрядовым особенностям, но и материальному оформлению растянутого во времени отправления человека в мир иной, поскольку каждый из включенных в данный процесс компонентов наделяется определенным смысловым значением. Понимание его и строгое следование положенным правилам, с точки зрения носителей традиции, всегда необходимо и живым, и умершим.

Как известно, традиция наиболее устойчиво сохраняется именно в похоронно-поминальной обрядности. Причин этому несколько. Одна из них — печально объективная: никакие социальные или идеологические катаклизмы не могут изменить непреложного закона бытия — в положенный срок человек покидает земной мир. Момент кончины по-прежнему остается все столь же загадочным, наполненным мистикой, страхом перед смертью и желанием помочь покидающему мир живых человеку.

Материалы наших исследований показывают, что и сейчас видение загробного существования отличается большой степенью натуралистичности. Христианская традиция, лежащая в основе формирования всей обрядности, связанной со смертью, постоянно дополняется религиозными соображениями и действиями, не всегда соответствующими каноническим правилам церкви. Можно сказать, что такое обрядово-представленческое расширение, не выходя в целом за рамки церковного учения, демонстрирует своеобразие понимания народом загробного мира и факторов, необходимых для благополучного пребывания в нем близкого человека.
Отметим две явные характеристики современного подхода к отправлению человека в последний путь: проецирование потребностей земной жизни на загробное существование и одновременное прямое проецирование всего, что выполняют живые по уходу за умершим, на его обустройство и состояние в параллельном мире.

Элементы явно нехристианского характера присутствуют в снаряжении умершего, в частности в комплектовании предметов, которые считают необходимым отправить с покойным. Это было характерно для дореволюционного времени, отличие современной ситуации в смене материальных предметов, без которых не обойдется умерший. Как и прежде, на всем пограничье мужчине кладут в гроб шапку, обычно, независимо от времени года, фуражку. Затем предметы, необходимые для нормального функционирования, например палка или вставные зубы, а также курево, бутылку водки, запасной платок (потеплее) для женщин. Расширение ассортимента предметов, которые следует отправить с умершим в загробный мир, приобретает иногда почти анекдотический характер. Так, библиотека Климовического р-на Могилевской обл. лишилась таким путем некоторых книг.

Отправление именно библиотечных книг объясняется, может быть, и нежеланием отправить с умершим какую-либо вещь из своего дома, принадлежащую всему домохозяйству.

Столь же реальное видение человека в загробном мире объясняет и упорно сохраняющуюся традицию оставлять у умершего открытыми ступни и лицо (традиция, характерная для белорусов) или одно лицо (более распространено у украинцев). Обычное объяснение — умершему нужно ходить и видеть «там». Уверения батюшек в том, что «там никто не ходит», не оказывают, как правило, воздействия. Нарушение же традиции вызывает, по уверениям жителей, недовольство умерших.

Все элементы «правильного» снаряжения умершего на тот свет определяются различными образно-мистическими представлениями. К таковым, например, относится восприятие нательного креста как сакрального предмета, являющегося не только защитой христианина, но и своего рода аккумулятором всех его невзгод. Отсюда запрет брать чужой крест, ожидание беды при его нахождении, запрет крестить новорожденного чужим крестом. Эти суеверия в настоящее время гораздо более разнообразны и значимы у русских, нежели у белорусов и украинцев. Однако и у украинцев можно встретить различные рассказы на эту тему, в том числе и относящиеся к проблеме загробного существования. Приведем один из них. «Расскажу: умирае мамина сестра. Она не выходила замуж и жила с нами. И нас ростить помогала. И умирае. И позвала мама соседскую жинку, шоб помыла ее, переодела. А она (умершая. — Т. Л.) всегда ходила с крестиком. И все перетрусили, но не знаем, где этот крестик делся? Як в воду канул. И взяла мама свой крестик и на нее одела. Не крестильный, просто свой. Сестра моя Шура жила в Одессе, она не была на похоронах. И через год приехала. И каже: «Мне так часто снится тетя и журится: «Шура, ты знаешь, я всю жизнь помогала ей крест нести, а на тот свет она меня отправила со своим крестом!»» Мама каже: «Я ж правда отправила». И у меня, каже, новые крестики лежали, но не до того было. Дак она купила новый крестик, пошла на могилу, подкопала и у креста положила» (г. Городня Черниговской обл., 2009).

Различные пожелания относительно будущего проведения и обустройства собственных захоронений также определялись проецированием всего, что будет сопровождать человека в последний путь, с его пребыванием в ином мире. «У нас бабушка говорила:

Постоянное соотнесение всех действий по организации проводов с последующим пребыванием в загробном мире определяет выбор места для могилы. Существование представлений о некоем совместном семейно-родственном объединении на том свете сказывается в организации семейных захоронений, что характерно для всех современных кладбищ. Общее убеждение в том, что лежать на кладбище нужно со своими близкими или хотя бы в своей земле, характерное особенно для старшего поколения, заставляет, по возможности, выполнять волю умерших. В противном случае умершие могут не давать живым покоя. На территории Белоруссии необходимость совмещать обычай и практическую возможность организации похорон особенно актуальна для переселенцев из Чернобыльских районов. Старые люди — бывшие обитатели ныне совершенно обезлюдевшей зоны, желают тем не менее возвращаться для последнего успокоения в родные места. Информацией о том, что бывает в случае неисполнения последней воли усопшего и как разрешаются такие ситуации, владеют, конечно, местные жители — мужчины, выполняющие в сельской местности роль постоянных могильщиков. По их словам, иногда приходится производить перезахоронение. Одна из таких ситуаций сложилась в поселке Корма Добрушского р-на Гомельской обл. с переселенцами из Брагинского р-на той же области. «Вот Коля, полтора года его матка похороненная лежала. И вот ему снится сон. А она просила, чтоб ее вместе с батькой [похоронили]. Он не может: снится и снится. А это 200 с лишним км ехать. Ну, мы выкопали могилу рано утром, в гроб положили и везли туда, на свою родину. Там похоронили в своей деревне» (2007).

Аналогичным образом поступили и жители Смоленского р-на: «Одну не туда закопали, не рядом с родителями. Снится зятю, что она ходит в каком-то бараке, в двери стучится. Он ее спросил. Она говорит: «Нет ведь тут нигде моих». Зять говорит: «Будем тещу выкапывать». Батюшка разрешил положить ее рядом с родными, но велел в пустую могилу положить охапку соломы» (с. Хохлово, 1995).

Сохранение семейно-родовых связей может сказываться в различные моменты загробного существования. Например, считают, что при окончательном расставании с земным бытием на 40-й день человек предстает перед Богом, «а рядом весь твой род. Все слушают, что ты сделал хорошего или плохого» (г. Хотимск Могилевской обл., 2004).

К общим характеристикам современных обычаев жителей региона можно отнести устойчиво сохраняющееся убеждение в том, что каждый умерший должен быть похоронен в отдельной могиле, то есть получить свою меру земли. Причем, стараясь сохранить принцип семейного захоронения, жители все равно предпочитают не класть вновь умерших даже в могилы давно умерших родственников. Как говорят, «и на дедово место нельзя, все равно нельзя». В представлениях местных жителей и сейчас явно чувствуется устойчивая ассоциация: место в земле — это одновременно место в загробном мире.

Даже случайное, «по незнанию», захоронение в чужую могилу может быть истолковано как притязание на чужое место. О последствиях таких захоронений можно услышать в рассказах местных жителей на всем пограничье, причем информация о печальной участи вновь погребенного доводится до сведения близких, как и обычно, во сне. «Мальчика, сына ее, схоронили в чужую могилу, и все по ночам приходил и плакал. Тогда вырыли и похоронили в новую могилу» (с. Чижовка Рославльского р-на Смоленской обл., 1989). Не менее живописное повествование было записано в г. Сураж Брянской обл.

Опасность похоронить человека в старую могилу стала одним из аргументов бросания денег в землю при захоронении, что особенно характерно для белорусов. По данным П.В. Шейна, деньги отправляли с умершим не всегда, а при определенных обстоятельствах, а именно: когда могли предполагать наличие старого захоронения. В таких случаях нужно было задобрить предыдущего владельца данного места, выкупить у него землю: «Если при опускании в могилу кости — монету бросить, а то ранее погребенный будет гнать».
Современные трактовки бросания денег довольно однотипны. Наиболее распространенное объяснение обычая ограничивается формулировкой «надо откуплять землю. Так спрод веку делали» (дер. Ветка Хотимского р-на Могилевской обл.). Иногда необходимость денег мотивируется так же, как одевание и снаряжение умершего, то есть по ассоциации с потребностями земной жизни: «Бросают деньги, чтобы человек на том свете ни в чем не нуждался» (дер. Ветка, дер. Забелышин Хотимского р-на Могилевской обл., 2007).

Церковь всегда боролась и продолжает бороться с подобными суевериями. Обычный комментарий священников: «Земля не продается». Бывает и так, что приглашенные на кладбище священники отказываются совершать последний провод, если будут брошены деньги, а подчас даже заставляют доставать эти деньги из могилы. На территории России нам встретился и категорический запрет бросать деньги, возникший, возможно, как действенный аргумент борьбы с народными обычаями: «Мы хоронили — «не кидай деньги, а то скоро еще кто-то умрет». Это в Красном сказали» (с. Глубокое Краснинского р-на Смоленской обл., 2005).

Теряет свой, еще в недавнем прошлом обязательный характер этот обычай в пограничных районах Белоруссии. Отчасти это связано с вполне реальной причиной: кидать положено металлические деньги, а таковые сейчас в Белоруссии отсутствуют. Многие из лиц преклонного возраста сберегают для похоронных целей советскую мелочь. Сказывается специфика пограничных районов: некоторые находят выход из положения, употребляя русские деньги:

Других же эта «иноэтничность», или, скорее, «иногосударственность», денег несколько смущает, и они либо бросают бумажные белорусские, либо просто отказываются от соблюдения данного обычая.

Отметим, что нам практически не встретилось упоминаний о функциональном назначении денег как плате за перевоз на тот свет. Судя по всему, это значение не было характерно и для конца прошлого века. Видимо, сказывается неразработанность одной из основных линий христианской мифологии, связанной с учением о жизни после смерти. Мы имеем в виду предложенную церковью схему «перехода», включающую хождение по мытарствам и загробную участь. Как мы видим, в народной традиции наиболее часто речь идет о покупке земли — места на кладбище или места на том свете, что в мифологическом плане практически сливается: имеющий место здесь, имеет его и «там», поскольку все, что делается здесь, проецируется на тот свет. «Выкуп» земли, наверное, интересен и с точки зрения отношения крестьян к земле и возможности владения ею. Как известно, крестьяне отрицательно относились к частной собственности на землю, считая ее Божьей собственностью, отданной людям для работы на ней. Тем не менее то место, на которое претендовал каждый живущий на земле и которое он и получал после смерти, воспринималось как вечная собственность. Вопрос о том, у кого же покупается земля (обычно не говорят покупается, а откупается, выкупается), ставит, как правило, наших собеседников в тупик, хотя и сейчас можно встретить ответы в духе православного крестьянского мышления: «В могилу кидаем — землю откупать. У кого? Не знаем, у Господа Бога».

обычаем класть деньги в могилу связано и убеждение в том, что загробное существование человека постоянно связано с местом его захоронения. Приведу один из рассказов, в котором очевидна присущая народному видению соединения двух миров реалистичность загробной жизни: «Я работала в Семенце, копали траншею. Выкопали вот такие копейки большие. Все кинулись, думали, что золотые. А я на кладбище не возьму — ни золотые, ни серебряные. Меня с детства учили. Снится мне во сне, что я приехала на работу. Входит дед вот с такой бородой. А я говорю: «Дедушка, что Вы ходитя?» — «Потерял, — говорит, — деньги». Я встала утром, мелочи набрала, прийшла. Ямку вырыла, костей насобирала, все в ямку. «Дедушка! Вот твои деньги, и вот твои кости»» (г. Ветка. Гомельской обл., 2007).

Как известно, ни церковная, ни народная традиция не разрешала хоронить на общих кладбищах самоубийц. Этот запрет с разной степенью строгости действовал и в довоенное время. Его можно отнести к единой восточнославянской традиции. В порядке захоронения еще одной маргинальной группы умерших — выкидышей, мертворожденных или умерших без крещения новорожденных можно выделить явную украинскую традицию. Мы имеем в виду захоронение их в саду. Возможно, такие варианты встречались и в русской, и белорусской обрядности, но давно уже вышли из обрядовой практики. Во всяком случае, полевые исследования на территории России, как и в смежных районах Белоруссии, таких данных не выявили. На Украине же традиция сохранялась и в недавнем прошлом. По воспоминаниям одной женщины (56 лет), ее новорожденная дочь умерла почти сразу после родов.

«Ну не можно таких деток некрещеных на кладбище. И я еще в роддоме была, а муж приехал. Купил ящичек, фанерный такой для посылок. Я завернула ее в чистенькую новую пеленочку. И зараз выехали. И похоронили ее в саду под яблонькой. Мы жили здесь в Городнянском районе в с. Мощенко. Там теперь и хаты нашей нема, бо перевезли сюда [в г. Городню]. А соседка по селу, як встретила, каже: «Мене приснился сон (под Радоницу. — Т.Л.), що це на загаднем огороде привязана козочка до яблони и мекает». Я говорю: то правильно: мы ж выехали, а детинка осталась там. (А когда там жили, что-нибудь делали на поминальный день?) Да, всегда ухаживала, насажена клумбочка была. (Это только у вас или и у других?) Не, богато так. Но что-то ж е, не может же сон сам присниться» (г. Городня Черниговской обл., 2009). Однако явно не все заботились о таких захоронениях.

«Выкидышей хоронили под яблоней без креста. (Как-то место отмечали?) Если оно на огороде закопано, то кто што там будет отмечать?!» (с. Сеньковка Городнянского р-на Черниговской обл., 2009). В последние десятилетия в отношении к данной традиции, как и в целом в трансформации современной обрядовой культуры, чувствуется влияние церкви и советов священников. Во всяком случае, некоторые переосмысляют религиозно-этическую составляющую обычая: «У нас один родился и умер. Так я делаю гробок ему, труну, и ложу в саду. И потом там цветы сажают, и дети на том месте гуляют. Так некоторые люди, вроде нас, говорят: «Что мы наделали?! Душа — е душа». Так откапывают и относят на кладбище, и закапывают, и крест. Это у мене. Сделал на кладбище новую могилу и закопал рядом с родственниками» (с. Лемешовка Городнянского р-на Черниговской обл., 2009).

С видением загробного существования связано и обустройство могилы, в частности, расположение на ней креста.

Ориентация умершего в могиле идентична на всем православном пространстве: так, чтобы смотрел на восток. Иначе выглядит ситуация с расположением креста. На пограничье можно встретить обе традиции: установку креста в ногах умершего или в голове. Белорусские исследователи считают, что вторая традиция существует в Белоруссии почти повсеместно. По мнению В.М. Сысова, занимавшегося похоронной обрядностью белорусов, наличие двух традиций — это отражение существования языческого или христианского видения ситуации. Установление креста в голове — это дошедший до нового времени языческий обычай ставить крест или камень в голове умершего, с тем чтобы нечистая сила не могла добраться до умершего. Установление же креста в ногах — чисто христианская традиция, связанная с христианским учением о воскрешении умерших. На наш взгляд, это предположение не имеет достаточных доказательств. Полевые материалы позволяют говорить, что в приграничных районах Белоруссии, при доминировании этой традиции, оба варианта сосуществуют, причем имеют локальный характер, то есть в соседних селах можно встретить разные традиции. Основным аргументом сторонников установки креста в ногах является видение ситуации при втором пришествии: когда всем придет время устремиться на восток, лежащие под таким крестом ухватятся за крест и легко поднимутся из могилы. Защитники противоположной традиции обычно апеллируют к визуальному образу Распятия, стоящего на голове Адама. Можно услышать и частные соображения: «Крест в голове — так ведь креститься мы начинаем с головы, значит и тут так» (пос. Красный Смоленской обл.). Впрочем, большинство наших собеседников признают бóльшую обоснованность установки креста в ногах, хотя менять свои обычаи не торопятся. Место установки креста — один из наиболее устойчивых локальных обычаев, который стараются сохранять при переезде на новое место жительства. На местных кладбищах, особенно в районных центрах, отсутствие единообразия в расположении креста сразу свидетельствует о том, что здесь захоронены не только местные жители.

Там же, где мигранты единичны, они, как правило, предпочитают подчиняться местным традициям. По словам жительницы с. Усть-Далыссы Невельского р-на Псковской области, переселившейся сюда из Новгородской области, «у нас крест ставят в ногах, а здесь в голове. Мы сестру здесь хоронили. Брат стал возмущаться. Я сказала: «Не надо. Будем как все, так и мы». В голову поставили» (2004).

К характеристике локальных традиций обустройства могилы интересно добавить описание еще одной, не слишком распространенной, но, безусловно, заслуживающей внимания традиции. Мы имеем в виду положение камней на могилы. Сообщения о данном обычае не слишком многочисленны. Недавно в Интернете помещена информация о результатах этнографических изысканий школьников в Республике Коми (Из газеты «Республика». №83 (357). 26 апреля 2008 г.). На небольшой территории по р. Выми ими зафиксирована данная традиция. Камешки более распространены на старой части кладбища и какой-либо системы в их расположении на могилах нет. В данном случае, как сказано в сообщении, некоторые камни лежат не только на могилах, но и рядом с ними. Возможно, последний вариант — это скорее результат ухода от традиции, утери ее смысла и последующего перемещения камня с могилы. В данной местности камень — атрибут не только оформления могилы, ему, как одному из наиболее семантически значимых материальных объектов, отведено место и в других ритуальных практиках похоронного обряда, в частности, в заботе о душе умершего. В доме, где есть умерший, сказано в информации, в красном углу клали камешек, который выносили вместе с гробом и оставляли на могиле. Вместо камня могли использовать кирпич или любой предмет, который использовался в домашнем обиходе как гнет (например, при квашении капусты). По словам местных жителей, «камень забирает с собой часть тяжести, горечь от утраты близкого человека». Однако обратим внимание на место нахождения камня в доме — в красном углу, где висели иконы. Этот угол являлся сакральным пространством, соединяющим земных обитателей дома с небесным миром, что делало его местом наиболее уместного пребывания начавшей переход в иной мир души. Поэтому обрядовые действия с камнем, скорее всего, определялись представлением о необходимости заботы о благополучии этой неумирающей субстанции человека.

Связь камня с душой очевидна в следующих примерах, приведенных Д.К. Зелениным. Поскольку примеры употребления камня (весьма немногочисленные) известны только у русских, Д.К. Зеленин делает вывод о том, что они являются принадлежностью русской традиции, причем малораспространенной. Напомню приведенные им примеры. В Олонецкой губ. камень клали на лавку, иногда в головах умершего; перед выносом тела хозяйка с камнем в руках обходила вокруг гроба, после чего клала этот камень в угол под образа, а в некоторых местах выкидывала на улицу. В Калужской губ. на 40-й дней после смерти клали под образа прикрытый полотном камень, в Нижегородском у. в головах умирающего помещали сосуд с водой, полотенце и камень. Д.К. Зеленин считает вполне правомерным предположение о том, что в данных обрядовых действиях камень имеет значение вместилища вышедшей из тела души.
Нами зафиксирована традиция намогильных камней в нескольких районах Калужской области: Юхновском, Кировском, Медынском и Массальском, в г. Клинцы Брянской обл., что не исключает и ее более широкого распространения. Исследование похоронной обрядности в целом показало, что в самом похоронном обряде указанных районов камни не фигурируют и каких-либо воспоминаний об этом нет. Лежащие на могилах камни имеют вид средней величины булыжников, их наличие и место на могилах не зависит от пола или возраста умершего. Камни можно увидеть и на могилах с крестами, и, реже, с памятниками. Расположены они чаще у подножия намогильного сооружения.

Обычно на могиле находится один камень, хотя, по некоторым сведениям, «на могилу положено класть три камушка» (Юхнов). Данная традиция, то есть укладывание нескольких камней на могилу, характерна для старообрядцев-беспоповцев Кировского р-на Калужской области. Возможно, речь идет о локальной традиции.
Расспросы местных жителей показали, что многие не могут дать каких-либо комментариев по данному вопросу и считают, что это традиция прошлого и сейчас уже встречается редко. Приведенное выше свидетельство, относящееся к XIX в., подтверждает традиционность употребления камней в похоронных обрядах данного региона, хотя не позволяет очертить границы распространения традиции в прошлом.

Визуальное исследование кладбищ в указанных городах говорит о том, что камни можно увидеть не только на старых, но и на современных захоронениях, особенно многочисленны и разнообразны они (по внешнему виду, по месту расположения) в Медыни. Записанные ответы на вопрос о назначении камней показывают как отсутствие в настоящее время единого объяснения традиции, так и то интересное обстоятельство, что, несмотря на разнообразие точек зрения (взглядов), камень так или иначе связывается с душой лежащего в могиле человека. Приведенные ниже суждения свидетельствуют также о характерной для народного видения загробного мира допустимости как бы двойного, параллельного существования души. Определенные христианским учением частный суд и хождение по мытарствам, следующие за смертью, ничуть не препятствуют одновременному обитанию души в земной юдоли, хотя и в невидимом, но часто ощущаемом живыми состоянии. Так, с одной из пожилых жительниц г. Юхнова состоялась следующая беседа:

В народных представлениях и соответствующей обрядовой практике с разной степенью очевидности (как для исследователя, так и для носителей традиции) в цельном ритуально разработанном комплексе проводов умершего разведены по времени действия, связанные с каждой из составляющих человека сущностей — его душой и телом. Тело должно покинуть землю во время похорон и больше не тревожить живых. Полную гарантию этому давало проведение положенных христианских и народно-христианских служб, об их значимости и своеобразии на русско-белорусско-украинском пограничье будет сказано ниже. Последним же рубежом, окончательно отделяющим умершего от земного мира, согласно христианскому учению, усвоенному народным мировоззрением, становился 40-й день после смерти. Проводы души в этот день требовали не меньшего внимания и при этом могли иметь явные региональные отличия. Возвращаясь к рассмотрению семантики намогильных камней, приведем высказывание престарелой жительницы г. Юхнова, в котором очевидна противоречивость современных религиозных представлений. Это особенно характерно для лиц именно старшего возраста, сохраняющих отдельные представления прошлого, но при этом лишенных в пору молодости и зрелости возможности воспринимать основанную на христианстве цельную религиозную систему.

Совершенно очевидно, что наша собеседница вполне допускает существование души вместе с телом под этим камнем и после 40-го дня. Ответы на дополнительные вопросы показывают безусловную уверенность нашей собеседницы в наличии непознаваемых, закрытых для людей связей и закономерностей, что характерно для позиции старшего поколения. Кроме того, эти ответы являют собой интересный результат совмещения традиционных христианских знаний и неизбежных для современности материалистических подходов к оценке любых событий, в том числе и иррационального характера. «(Как душа под камнем, а как же она к Богу пойдет?) Ну, этого мы ничего не знаем. Это природные таинства, и не можем сказать, как она туда пройдет. Даже ученые не могут распознать». Можно добавить, что, давая весьма своеобразные заключения о посмертном существовании души, наши собеседницы старшего возраста не только апеллируют к непознаваемости иного мира, но подчас стремятся логически обосновать происходящие «там» процессы. «Свекровь моя говорила: душа вселяется в дерево, растение или новорожденного. (А как же Божий суд?) Ну… если человек очень нагрешил, тогда Божий суд. Как говорят: «Теперь покойник 40 дней на исповедании у Господа Бога». А негрешных — Господь так определит. А душа у новорожденного — это от того, кто умер. (Но сейчас ситуация: умирают больше, чем рождаются. Куда же души умерших?) Ну… остаются, где-то там пока побудут» (г. Юхнов). Иногда назначением камней считают обеспечение окончательной изолированности умершего от мира живых: «Бабушка говорила: камень в ноги кладут на свежую могилу, чтобы не встал»; «Кладут на могилу, какую-нибудь тяжесть, чтобы он уже успокоился и чтоб его не беспокоили» (г. Юхнов). Разнообразие толкований традиции можно дополнить материалом из с. Новопанское Михайловского р-на Рязанской обл., где существовала также локальная традиция класть камни на могилы. Ответы, полученные в данной местности, дают не менее интересные соображения по поводу назначения камней, показывающие различные варианты видения загробного мира. Наиболее распространенным можно считать восприятие данной традиции как прямой аналогии евангельской истории: камень кладут на могилу, так как могилу Христа, по Евангелию, также закрыли камнем. Можно встретить и иные варианты присутствия евангельского сюжета в толкованиях семантики намогильного камня.

Мы приведем одно из них, некоторая путанность изложения которого (видимо, и такая же нечеткость представления) не мешает видеть в нем соотнесенность намогильного камня с евангельским упоминанием о камне и визуальным образом Распятия. Возможно, данное суждение отражает еще одну параллельно существовавшую традицию возложения камней на могилы. «На могилу мы не камень клали, а это постамент для креста. На могилу кладется один камень, но если постамент делаем, то уже камень не кладем. Это как надгробие. Это как Спасителю. Надгробный камень — небольшой булыжник, посреди могилы, ближе к ногам. Камень — это не постамент. Спасителю клали, и он воскрес». Встречаются и иные суждения, свидетельствующие о том, что, несмотря на годы безбожия, в мировоззрении народа прочно сохранялся образ Страшного суда. Причем образ всеобщего, в том числе и собственного, предстояния перед Богом был столь реален, что не исключал возможности обеспечить себе с помощью определенных ритуальных практик некоторые элементарные, но столь необходимые, с точки зрения пожилого человека, удобства в ином мире. Так, по объяснению одной из наших собеседниц, «камни нужны, так как когда будет Страшный суд, то всех призовут, и все встанут. И все будут ждать своей очереди. А у тебя камушек, на камешек сядешь и будешь ждать» (с. Новопанское). В данном селе камни принято класть после 40-го дня. Судя по отдельным высказываниям, их основное назначение — охранять покой умерших. «Камни — обязательно, это как маленькое надгробие. Охраняет могилу. Приснилось, что тетя Саня просит камень, и мы отнесли. Упокойник ждет 40 лет. Если камня нет, то, считай, пустая могила, плохо ему. А потом тебе какие-нибудь сны будут сниться или притча какая-нибудь будет» (с. Новопанское).

В Калужской обл. распространен и вариант вполне прагматичного объяснения появления камней на могилах: это опознавательный знак, по которому родные смогут найти могилу. Так, одна из жительниц г. Медыни вспоминает: «У нас в свое время в деревне лежал камень на могиле, иначе бы мы эту могилу — моего прадедушки — не нашли. В то время мы не могли ни креста, ничего, а который поставили, он сгнил. И положили камень. А уж после войны, когда окрепли, сделали плиточку, и уже наши правнуки ездили, говорят: «Мы нашли его могилку по этой плиточке». Скорее всего, в XX в. в данной обрядовой практике соединились трудно восстановимые сейчас религиозно-мифологические представления, связанные с камнем, представления о посмертном бытии человека и практическая необходимость. Во всяком случае, традиция, особенно в сельской местности, держалась устойчиво, ей следовали и горожане. По словам жительницы г. Юхнова: «Сестра говорила: «Я умру, а вы не забудьте камень положить». И у брата, и у матери лежит, я всем положила. А у мужа — памятник, так ему не положила».

Общим для изучаемого региона является характер подготовки и проведения поминального дня — Радоницы. Основное поминание происходит на кладбище.
Заблаговременно убираются и украшаются могилы. Практически повсеместно (за исключением некоторых локальных традиций) обязательными считаются два обрядовых мероприятия: первое — повязывание полотенца на крест, причем его внешний вид на кресте имеет локальные отличия. В некоторых местах стараются повязать полотенце и на памятники. Основное объяснение обычая — умершим нужно вытирать руки.

В последние годы традиция теряет свой обязательный характер. Одна из причин — положено вешать вышитые красивые рушники, но их часто крадут. Поэтому полотенца часто снимают, уходя домой, но на кресте могут оставить что-то менее ценное. «На Радоницу повязывают полотенца до следующего года. Их вешают, чтобы руки могли вытирать [умершие]. Сейчас тюль вешают, а некоторые возмущаются: попробуй-ко тюлем руки вытереть. Надо кусочек ситца, материала» (с. Хотивля Городнянского р-на Черниговской обл., 2009).

Второе — застилание могилы скатертью или полотенцем и проведение совместной трапезы на ней. В последнее время все чаще угощение организуют на специальных столиках, тем не менее покрытие могил, с оставлением крашеного яичка и кусочка пасхи на покрывале, остается обязательным обрядовым действием. Сохранение обычая также связано с представлением о том, какие действия параллельно происходят в загробном мире. Более того, эти представления дали развитие новому обычаю — опускать в могилу гроб, покрытый покрывалом или чаще скатертью. Этот обычай получил широкое распространение в Белоруссии, начинает входить в традицию смежных украинских и русских районов.

Покрытая скатертью на Радоницу могила становится праздничным столом: «Почему надо застилать могилы вообще? Но скатерть ведь всегда была на столе. Голого стола никогда не было. Это сейчас — полированные, голые. Сейчас клеенка, где едим. И хлеб на стол клали, скатертью его закроют» (дер. Старый Дедин Хотимского р-на Могилевской обл., 2006). Причем совершенно очевидно, что обрядовое поминание на могиле мыслится как действие, происходящее как бы в двух измерениях, что возможно лишь в похоронной обрядности, где постоянно соединяются два мира. Трапеза на могиле — это сложное мифологизированное действо, во время которого умершие вкушают пищу вместе с живыми как невидимые сотрапезники. В то же время аналогичным образом они трапезничают и в загробном мире. Последнее обстоятельство отмечают и местные старообрядцы: «Православные гроб покрывают. Говорят — это для того, чтобы у нее [умершей] престол был» (г. Злынка Брянской обл.)

Особенности современного быта, невозможность посещать в нужное время родные могилы привели к компромиссному решению проблемы. Покрытие гроба при захоронении как бы проецируется на будущие радоницкие поминки: гроб становится прообразом покрытой могилы, которая, в свою очередь, в течение обрядового времени становится праздничным столом, за которым собираются и живые, и умершие. Одновременно покрытый гроб гарантирует и организацию праздничного стола для умерших в загробном мире. «Зачем гроб закрывают? Вот чи у меня мама, чи папа лежат. Если я тут живу, то я хожу на кладбище. А друга — вот приехала, похоронила и уехала. И все. То приедет, то нет. Так покрывают гроб, штоб, як будет родительская суббота, штоб Радоница, штоб был стол покрыт» (г. Семеновка Черниговской обл., 2009). «Скатерть стелют на гроб, так как на том свете у каждого свой престол. То, что приносим на могилы, все к ним на престол» (дер. Москаленята Городокского р-на Витебской обл., 2002). Так же воспринимает символику этого обычая и жительница Калужской обл., где данный обрядовый элемент также входит в похоронную практику: «Теперь стали стелить скатерть или как тогда — полотнище. Я, например, своей матери стелила, и брату скатерть. Это называется стол — престол, как стол закрытый» (пос. Хвостовичи, 1998).

Своеобразие религиозной ситуации на Украине, то есть сосуществование двух православных патриархатов, накладывает отпечаток и на церковно-обрядовое поведение мирян. Украинская церковь Московского патриархата не признает литургическую правомочность Киевского патриархата и оповещает население о том, что совершаемые в церквях КП таинства и требы недействительны. Исследования в Черниговской области показали, что далеко не все население разбирается и стремится разобраться в сложностях церковной жизни. Для них главное — осознание себя исконно православными, что диктует обязательное выполнение традиционных, устоявшихся церковных ритуалов. Однако некоторое смущение умов уже дает себя знать в настроениях мистического характера. Поскольку речь идет о соотношении человека с иным миром, то, как это характерно, информация о «неправильном» поведении приходит во сне. Так, в Елецкий монастырь обратилась женщина: «Она матерь похоронила, и матерь ей приснилась. Каже: «Ты мне ничего не дала. Я так и стою. Все люди проходят, проходят, а у меня не мае проходной». — «А кто ж хоронил у вас?» — «А там-то и там». — «Так то ж филаретовцы» (то есть церковь Киевского патриархата — Т.Л.).

Преимуществом современных полевых исследований является фиксация не только тех или иных явлений, но и записи комментариев к ним исполнителей обрядовых действий. К сожалению, недостаточность фонда источников, относящихся к прошлому, не всегда позволяет проследить эволюцию отдельных, наиболее интересных обрядовых явлений и соответствующих представлений. Тем не менее полученные данные как дают возможность подойти к реконструкции изначальной семантики и символики похоронно-поминального комплекса, так и, что не менее важно, открывают нам мир религиозно-мифологических и мистических взглядов наших современников, показывают его корреляционные связи и религиозные основы. Неизбежность и тайна ухода из жизни не только по-прежнему определяют сохранение похоронно-поминального обрядово-мировоззренческого комплекса, но и постоянно дают импульсы к его обновлению.

Региональные исследования, к каковым относится данная статья, расширяют наше представление о многообразии похоронно-поминальных традиций. Очевидно, что единая для всех восточных славян мировоззренческая религиозная основа не исключает локальных, а также этнических отличий в обрядовых практиках. Причем своеобразием отличаются не только элементы народной культуры, но и некоторые церковные обычаи.