Люди плато Укок

«Пеший странствует с легким сердцем», — вспоминал я казахскую поговорку, продираясь сквозь поросшие ельником осыпи ущелья р. Ак-Алахи с рюкзаком собственного веса. На плато Укок я первоначально планировал подняться на своем горном велосипеде по льдам замерзших рек. Но, проехав на нем несколько километров по конной тропе, уводящей от пос. Джазатор в горы, убедился в бессилии колеса перед пространством Центральной Азии. Оно казалось безбрежным, несмотря на незначительное, в общем, расстояние: до места, в котором смыкаются государственные границы России, Китая, Монголии и Казахстана и берут начало великие реки континента, всего-то 100–130 км. Но границы в Азии воспринимаются не как предел, а так… историческое недоразумение. Пространство в сознании кочевника цельно, и понятие границы для номада — это в первую очередь граница пастбищ, перетекающая из категории пространства в категорию времени. Весеннее пастбище… летнее пастбище… осеннее… зимнее пастбище. И так всю жизнь. Весной и летом — в долинах, осенью и зимой в горах.

Плато Укок — край ветреный и холодный. Морозы под 60°C в январе, скорее, норма. Впрочем, переносятся легко. Мороз в сухом Сибирском антициклоне всегда легкий. Поэтому и осадков выпадает немного, да и те сдувает с холмов в морены постоянно дующий с запада ветер. Не изнеженные снежным покровом травы высокогорья научились брать от земли по максимуму и при внешней невзрачности заключают в себе колоссальные жизненные энергии. Так что с тех пор, как Великий Ледник покинул Укок, оставив на память о себе причудливый ландшафт, его освоили люди, открывая за трудными перевалами идеальные зимние пастбища.

Какие только племена не заносила нужда или воля на поднебесные земли Укока. Скифы, саки, гунны, тюрки… Все они давние друзья новосибирских археологов. Академик Вячеслав Иванович Молодин и доктор Наталья Викторовна Полосьмак совершили здесь настолько значимые открытия, что кажется, в этом им помогали боги всех этих народов, почему-то решившие их руками вручить прошлое будущему. Благодаря трудам этих ученых мы можем подробно восстановить картины жизни древних людей Укока.

Но как там живут люди сегодня?.. Российский фонд фундаментальных исследований счел этот вопрос достойным финансирования, и вот я уже четвертый день иду весь такой, в сосульках, как бы по академическим делам. В километре передо мной по своим, не менее важным делам идет дикий кот, судя по цепочке свежих следов, и мне в его компании не так одиноко. Назавтра мы с ним уже придем.

Путешествуя в безмолвии зимней Сибири, чьи снежные пространства, подобием космоса, исключают всякое событие — и цвет, и свет, и звук, и ритм, — даже собственный пульс кажется суетой. У всех теплокровных для общения есть немало общего — как минимум теплая кровь. Поэтому каждому живому существу здесь рад, как родному. Ну, а если тебя встречают как родного, то, значит, ты дошел. На пятый день пути я встретил всадника.

Оставив стадо, он двигался навстречу, прекрасный, как бог. Рыжая грива коня ниспадала до копыт, заметая снег.
— Альберт, — представился он и сразу без перехода, — у меня переночуешь, да?
Для укокской «прописки» в ответ оставалось сказать лишь свое имя и слова благодарности.

И вот я, облаянный для порядка всеми собаками стойбища, располагаюсь на своем спальнике в углу дома хозяев стойбища Кос-Коль. Альберт и Арина Чинчиновы и их шестилетняя дочь Янина первые люди Укока, которых я встретил в своей экспедиции. Большинство пастухов Укока — казахи, а они — алтайцы, и у них есть свои алтайские имена. Только мне они их открыли не сразу. Европейские имена предназначены как бы для «внешнего пользования». Древний обычай не велит открывать свои истинные имена первому встречному. Мало ли кто здесь, в холмах, бродит в темное время суток… Казахи также могут русифицировать свои имена, но скорее не из рудиментов магии, а для удобства общения, если им вдруг покажется, что так вам его будет проще запомнить. Такая у них культура, изначально настроенная на гармонию отношений.

Укок, как суровая среда обитания, предлагает своим обитателям не слишком большое разнообразие вариантов для хозяйствования. Хозяйственно-культурный тип сезонного горно-пастбищного скотоводства у всех народов здесь был примерно одинаков и, вероятно, одинаково влиял на человеческие организмы.

— Мы здесь все — лица «укокской национальности», — смеется Рустам Стариков со стойбища Байскан. Приехал погостить.
— Ну, мы это проверим. Я вас, друзья, попрошу сдать свои «рога и копыта» на молекулярный анализ.
— Че-е-ггг-о?!!!

Я объяснил, что ученые в Новосибирском Академгородке на уровне микроэлементов исследовали образцы волос и ногтей древних скифов из Ак-Алахинских курганов, и теперь им до зарезу нужны волосы и ногти современных людей Укока, чтобы посмотреть, есть ли у них общие изменения в организме, которые должна вызывать их общая среда обитания.
— Как интересно! Ну, давай, попробуем, — сказал Альберт и полез за ножницами. — А нам пришлешь почитать то, что они про нас напишут?
— Я знаю, что ученые про меня напишут. «Микроэлементы организма Рустама Старикова совпадают с химической формулой разбавленного спирта».

В общем, участие в столь рискованном с точки зрения магии эксперименте мужиков развеселило. В отличие от их жен, которые на это предложение лишь испуганно замотали головами.

И это правильно. Мужчины, увлеченные инновациями, культуру должны развивать и ради этого рисковать, а женщины должны ее хранить и избегать участия в непредписанных обычаем авантюрах.

Обычно алтайцы привержены шаманской традиции, тогда как казахи проявляют себя как люди мусульманской цивилизации. Хотя и те и другие, особенно когда живут вместе, охотно делятся друг с другом обычаями своих предков.

— Ты что! Нельзя через руку живым наливать! — воскликнули хором алтайки Арина и Чейнеш, увидев, как Гюльджамал Меимханова в застольной тесноте собственного дня рождения, налила водку, вывернув руку, соседям справа.
— А что? Так нельзя, да? Почему?
— Так только покойникам наливают!
— Что же теперь делать?
— Долей чуть-чуть в эти чашки нормальной рукой, тогда сгодится.
— Хорошо. Спасибо, что предупредили.

Так люди, народы перенимают друг у друга то, что кажется им полезным, и становятся похожими друг на друга, правда, есть, вероятно, в культуре некие сферы, в которых заимствования невозможны. Если в почитании сил природы и у казахов, и у алтайцев наблюдаются схожие черты, то в отношении к курганам Укока, к археологам, к теме предков они придерживаются противоположных мнений:

— Да с чего бы предки наши стали хоронить покойных в курганах? Посмотри на старое кладбище Ак-Бейты — так и хоронили. А в курганах хоронили друг друга всякие чурки, ну эти… в смысле, первобытные народы, из тех, кто здесь до нас кочевал, — озвучивает «укокское общественное мнение» Серикжан Джаркинов.

Его прапрадед был одним из тех лидеров своего народа, которые привели на Укок казахов в середине XIX в. Глинобитный мавзолей Нурсал-хана стоит на стрелке Ак-Алахи и Кара-Алахи, строго ориентированный на точку заката солнца в день весеннего равноденствия, в который мусульмане этих краев празднуют перекочевавший в ислам из древнеиранских культов праздник Навруз.

Принадлежность к исламской цивилизации поддерживает у казахов память о предках в историческом формате. В отличие от мифологических установок алтайцев, ориентирующих на почитание в ранге божественного предка едва ли не каждого найденного археологами покойника.

— Нельзя землю раскапывать. Только души тревожить. Ведь те, кто здесь кочевали до нас, — наши предки, — считают алтайцы, игнорируя научные факты, согласно которым между ними и скифами Укока нет никакой генетической связи.

Впрочем, идеология в научных фактах нуждается гораздо меньше, чем в мифологии. Так, мумия скифской женщины из кургана «Ак-Алаха-3», раскопанного на Укоке в 1993 г., была назначена «принцессой Кадын» наиболее творческими представителями алтайской интеллигенции, что характерно, на Укоке никогда не бывавшими. В целом политизация культа предков говорит о том, что процессам этно- и политогенеза алтайцев еще далеко до завершения.

Надо заметить, что и казахи, позитивно относящиеся к археологии и к науке в целом, хотя никак не связывают свою историю с курганами, также считают их чем-то вроде перекрытого камнями прохода в мир мертвых.

— Я с детства от старых людей слышал — нельзя двигать старые камни, от этого заболеть можно, — вспоминает Абилхаир Бурбаев со стойбища Кызыл-Тас.
Так что лучшее, что можно сделать с курганом, — объехать его стороной. А то, бывает, что конь возле него встанет — и ни с места, как вкопанный, как ты его ни погоняй.
— У нас в таких случаях говорят: шайтан коню ноги вяжет.
— И что надо делать?
— Спешиться, обойти его по кругу и камчой по земле между его ног хлестнуть, как бы перерубая путы нечистого. Можно также легонько черенком плетки по копытам постучать. Или взять кусочек арчи (арча — растение семейства можжевеловых, согласно традиционным представлениям, обладает свойством очищать пространство от спиритуальной скверны) зажечь. Арчи нет — просто спичкой горящей в воздухе поводить. Шайтан — он камчу, арчи, огонь — всего этого не любит.

С точки зрения археологов, Укок — сплошное кладбище. Одни курганы стоят отдельно, другие выстроены в цепочки родовых, по всей видимости, кладбищ. Возможно, здесь похоронены те, кто умирал зимой. Но люди умирают все время, а хоронят их в определенном месте, чтобы были вместе, поэтому нельзя исключить и то, что люди специально рассматривали зимние пастбища как кладбища. А может, дело не только в зимнем времени, но и в горном пространстве? Архаическую концепцию «умирания в горах», известную миру по японской «Легенде о Нараяме», никто не отменял.

Современные люди Укока имеют свою легенду «о Нараяме», которая отсылает нас также в мифологическую эпоху, хотя и не столь древнюю.

Во времена Гражданской войны эти горы были местом крайне оживленным. Кланы кочевников, паломники, солдаты, бандиты, торговцы, контрабандисты и просто деклассированный сброд шастали в Китай через перевалы, по делу и без, оставляя на тропах и в осыпях такие свидетельства своего беспокойного времени, как черепа с пулевыми отверстиями.

Среди прочих, кому выпало жить в эпоху перемен, был некий состоятельный человек по имени Жеткен-бай. Утомленный переменами, которые для состоятельных людей складывались не лучшим образом, он поседлал коней и со своей престарелой матерью отправился через перевал Канас в Китай на дальнейшее ПМЖ. В дороге женщина разболелась до полной невозможности двигаться дальше, и сын нашел простой выход из сложной ситуации — завалил еще живую родственницу камнями и был таков. С тех пор круглая гора, висящая над Кальджинскими озерами Укока, на которой и разыгралась эта мифо-социальная трагедия, носит имя Жеткен-бай. Ходить там опасно; можно нарваться на призрак несчастной женщины, ищущей своего сына.

— Вот такая поучительная история.
— Да-а-а, уж, дорогие родители, воспитывайте детей! Это инвестиции в вашу старость.
Долог зимний вечер в горах Центральной Азии. Времени хватает и байки травить, и хозяйство вести. А дел обычно немало. Альберт принялся чинить сбрую, Арина — что-то шить, потом начали вместе выделывать козьи шкуры, намазывая мездру кефиром.
— Дюрха будет.
— Это что такое?
— Меховое одеяло такое, типа твоего спальника.
Все были заняты делом, даже ребенок вспомнил о том, что ему через год в школу, повис на волосяных качелях с блокнотом в руках, совмещая приятное с полезным.

Такие арканы — последнее, что напоминает о стаде укокских яков, которое съели… бразильские свиньи. В прошлом году в результате манипуляций лоббистов с квотами импорта свинины из Бразилии — основного его поставщика, в российских регионах взлетели закупочные цены на любое мясо, в результате чего все поголовье яков, которых спекулянты не отличали от обычной говядины, пошло под нож.

Юра-яковод после этого некоторое время держался, а потом серьезно запил. Глобализация не впрок пошла.
В общем, жалко всех. Конечно, этот животновод, равно как и животный вид, не исчез с лица земли, но фантастический пейзаж озера Музды-Булак без этих дивных зверей опустел.

— Так кому их продавать, открытки-то?
— Туристам.
— Действительно, к нам который год чехи приезжают. И голландцы. Чудные такие. Наверное, купили бы открытки.
— У нас на Аргуте еще и верблюды есть. Раньше много было, сейчас голов десять осталось. Не знаем, что с ними делать.
— А знаешь, сколько стоит прокатиться на верблюде, например, в Тунисе?

Разговоры о том, как перекочевать в мейнстрим всемирной истории, сохранив при этом культурную самобытность, мы с чабанами вели каждый вечер. Их волнует та же проблема, что и весь прогрессивный мир, осознающий ценность своего культурного многообразия как условие выживания человечества. Любая система — единство в многообразии. Как занять в мире достойное место и не раствориться в нем? Ответы на культурно-исторические вопросы дает сама история культуры.

Взять, к примеру, то же грузовое верблюдоводство. Сохранилось оно здесь, во многом благодаря парадоксам советской экономики. Организовать рейс вертолета на Укок при недавней советской власти не было проблемой. Не от того ли Джазатор и Укок вплоть до середины 1990-х годов оставались без дорог? Зачем ездить, если можно летать? С другой стороны, и с приобретением машины были проблемы, не то что теперь. Отсутствие дорог и машин поддерживало потребность в верблюдах. На них возили все, вплоть до бочек солярки.

Теперь поддержка «шелкового пути» бесплатной авиацией кончилась, вот и пришлось спускаться с небес социализма на землю рыночных отношений, строить нормальные дороги и покупать нормальные машины. Сегодня в Джазаторе редкий двор не служит парковкой для джипа или грузовика, и верблюдоводство пришло в упадок. Но в то же время у него неожиданно открылись новые перспективы: с улучшением автомобильной инфраструктуры в Джазатор и на Укок стали приезжать туристы из Западной Европы, привлеченные славой сделанных здесь археологических открытий. А у предприимчивых казахов спрос на турсервис стимулирует развитие рынка предложений. Они давно наладили связь с чешской турфирмой и организуют для гостей конные походы на Укок. Так что если верблюдов не забьют, как яков, сегодня, то завтра верблюжье сафари по горам Алтая станет еще одним бестселлером международного туризма.

Впрочем, не все так просто. Традиционный образ жизни основан на балансе непрерывного труда и обширных знаний о простых, казалось бы, вещах. Это лишь на первый взгляд кажется, что овец пасти большого ума не надо. Без труда и ума кто не помрет, те разбегутся. Пасти стада — наука, и она своя и для яков, и для овец, и для верблюдов. Направление и время выпаса, сезонные перекочевки, темп движения стада, его состав — все это определяется каждый раз заново, в зависимости от температуры воздуха, его влажности, силы и направления ветра.

В снежные бураны, когда тепло и ветрено, стада спускаются с плато в пойму Ак-Алахи и на дно Бертекской впадины. А в сильные январские морозы стадо пасется всего несколько часов в день, в полдень, недоедая, но и не вымерзая. Чабаны поднимают его на вершины плато, повыше, потому как в такие дни обычно безветренно и животных согревают прямые лучи солнца.

В один из таких дней я спускался от устья ущелья Чолок-Чад в пойму Ак-Алахи, на дно Бертекской впадины. На пути встретилось брошенное стойбище с полуразвалившимися постройками. Панорама, отрывающаяся отсюда на все плато, отлично показывала, что все прочие стоянки, расположенные по кругу над впадиной, как бы висят на одной высоте.

Пока я спускался по склону до уровня чабанских зимовий, было морозно, но не холодно. Но стоило спуститься буквально еще несколько метров вниз, как резко погрузился в океан тяжелого холодного воздуха, густого, как глицерин, стекающего в котловину с окружающих ее хребтов. Вот она, отточенная тысячелетиями мудрость горных номадов! Они расположили свои жилища ровно на берегу «озера холода». А большинство могил своих предков — на его ровном, как стол, дне. Из-за ассоциаций смерти с холодом?

Или просто потому, что для их погребальных церемоний требовались широкие пространства с плоскими поверхностями? Значит ли это, что похороны не обходились без колесного транспорта? Почему бы и нет? Хранится же в Эрмитаже скифская колесница с огромными деревянными колесами, на которой мог ехать на похороны некто VIP, вплоть до самого виновника торжества. Интересно было бы здесь прогуляться две с половиной тысячи лет назад.

Тем более интересно, что современные чабаны, знакомые с Интернетом, в своей повседневной жизни используют инфраструктуру древних культур.

В один из дней Анатолий Сикуатов доверил стадо жене, чтобы показать мне то, что его самого, жителя плато, не перестает удивлять.

Под его стойбищем Чубай-Журт расположен огромный скифский керексур — ритуальный комплекс, похожий на погребальный курган, но не являющийся таковым, поскольку сооружался в основном для проведения церемоний и жертвоприношений, чем напоминает скорее протохрам. От стойбища вверх по одной оси с керексуром вглубь плато уводит тропа.

Мы с Анатолием поднимаемся по ней на конях и в ритме прогулочного шага ведем разговор.

— Вот, смотри, — показывает Толя на выложенную из камней гигантскую лестницу в седловине между двумя доминирующими вершинами.
— Я сколько раз здесь ходил — вижу в первый раз.
— Ее хорошо видно только на закате и только зимой. Летом не видно из-за травы.

На вершине виднеется двойная сложенная из камней пирамидка каракши — древний пространственный маркер, обозначающий границы пастбищ и направления движений. Не без сакрального смысла сооружение, потому как не только людям оно полезно, но и духам троп и перевалов приятно, как знак «респекта». А без религиозного «респекта» по одухотворенному ландшафту далеко не уедешь.

— Что ты об этом думаешь?
— Думаю, Толя, что на территории твоего стойбища древние люди какие-то церемонии устраивали, связанные с восхождениями на культовые вершины, как это делали все живущие в горах народы, от японцев до норвежцев.
— Вон оно чего!.. А верхний каракши рассыпанный был, я его заново сложил. А то, бывает, едешь из Джазатора через плато, без этого «маяка» запросто можно мимо дома промахнуться, особенно по темноте.

Вообще ничто так не современно, как нечто вневременное, особенно древние принципы оформления человеком своего пространства — стойбищ, троп, перевалов и собственного дома.

Человек традиционной культуры не просто живет в своем пространстве, но создает его как архитектуру — архитектонически, то есть в соответствии с законами космических гармоний. Разумеется, он и сам себя воспринимает и объектом, на которого воздействуют силы земли, и субъектом, способным повлиять на циркуляцию глобальных энергий своим образом жизни. Потому так важно знать, как правильно вести себя в доме и в мире — как проходить перевалы, как принести подношения их духам-хозяевам, что следует думать, вешая на джалау (джалау — культовое сооружение, представляющее собой насыпь камней, в которое иногда вставляют дерево) белую ленточку или конский волос, кладя в его основание монетку или просто камень.

Когда грани частных проблем тают в ощущении какой-то поистине космической гармонии, тогда в сопряжении всех видов знания (в сознании!) научный взгляд уже не отделить от религиозного.
Так экспедиция превращается в паломничество. К истокам рек и культур.