Усть-вымская экспедиция
Местное коми население характеризуется большим количеством русских заимствований как в культуре, так и в языке. В тоже время здесь сохранилось много культурных «черт», которые свойственны только коми.
Евгения Аброськина. Этнограф, бакалавр факультета истории СПбГУ.
На протяжении двух лет студентка кафедры этнографии и антропологии Евгения Аброськина проводила зимние (две недели) и летние (30 дней) полевые сезоны на территории Усть-Вымского района Республики Коми.
Основной целью исследования было изучить самоидентификацию коми, которые проживают на данной территории, рассмотреть, как влияет тесный контакт с русским населением на этническое самосознание коми. Изучение пограничных культур (на данном примере — финно-угорской и славянской, коми и русской) находится в фокусе этнографов и антропологов на протяжении длительного времени.
Данные исследования являются перспективными, потому что позволяют нам рассмотреть, каким образом изменяется культурный облик территории, какие языковые изменения происходят и т. д.
Так, например, коми кухня существенно отличается от русской.
«Самовар любили, чай любили пить. А еще из наших-то коми кушаний мы треску любили готовить: берешь соленую треску, заливаешь крутым кипятком и кушаешь. Еще капусту квасили «по-коми»: кочан на 4–6 частей разрезаешь, заливаешь кипятком, деревенскую мяту добавляешь. Завтра уже кушать можешь <…> Блины на Масленицу особо не пекли, куличи на Пасху тоже не делали обычно — только яйца красили. Шаньги пекли да чериняни».
У коми данного района сохранилась традиция варить сур (пиво):
«Сур-то да, мать-покойница варила. Возьмет такую большую бочку — тшан называется, у нее в середине дна квадратная дырка. На дно солому кладет. Бочку ошпаривала камнями. Потом ячмень пропарит в печке, на печке высушит. Потом мололи. Изки — мельница называется. Потом в чугун-то положит промолотое, водой заварит и в печку. Вытаскивает, выливает на солому, сверху кипяченой водой. Солома как фильтр была. Сверху гири опускала. Вот это месиво — юм называется, или сусло, — капает в деревянный лоток.
«Темная-темная жидкость. Сур называется, по-коми — пиво».
Во время экспедиции удалось собрать материалы и по демонологическим представлениям у коми, которые бытуют и до сих пор:
«Тетка мужа, когда маленькая была, видела домового. Потом об этом рассказывала старушке-бродяжке. Та спросила: «Какой он был?» Говорит: «С бородой». «Это хорошо, а если бы лысый был — плохо. А где видела?» — «В погребе». — «Стало быть, спрятано там что-то». А сейчас вот дом стали разбирать и камень огромный оттуда вытащили. Нам его тетка не отдала, говорит, что он деньги и удачу в дом приманивает».
«Домовой в каждом доме есть: женщина либо мужчина. Если хорошие отношения с хозяевами, то защищает».
Особо освещалось информантами и жилищное пространство, что оно из себя представляет:
«В одной комнате обязательно печь должна стоять, в другой отдельно «голландка». Мебель деревянная. Палать, где русская печь. Тут тебе и кухня, и комната. Иконы везде висели. Перед заходом — оберег — подкова».
«У нас был дом: летник в нем и зимник. Скамейки внутри, большой стол. Печь с правой стороны. Амбар у нас еще был, баня по-черному. Хлев (повети были — дырка для коровы). Звöз — лошадь заезжала с сеном туда».
Отдельно нужно сказать и об «исторической памяти» данной территории — о лагерном прошлом, которое нельзя проигнорировать.
Местный историк, уроженец с. Айкино, вспоминает так: «В 1937 г. приехал Ульрих, он был председателем военной коллегии. Он был на пятом месте после Берии. Его избрали депутатом от Коми АССР. Вот и началось. В Нижнем Шежаме у церкви лагерь на 150 посадочных мест сделали, у хлебозавода — на 250, у Вомына — на 50 мест (женский лагерь был). 3 тысячи человек прошли, а то и больше. Что там у них — мы все знали. Родители, конечно, боялись говорить, кто там. Отвечали: «Там — сливки». Там, оказывается, были инженеры и техники, два профессора были, даже в частных домах они жили. Но страшно было. В 1942 г. болели тифом. Так они хоронили по десять человек в день, вывозили на санях по пять человек. Увозили не на кладбище, а закапывали там, где сейчас бетонный завод стоит. Летом привозили на баржах и пешим ходом утром до Микуни. Родители нас отправляли, чтоб мы им еды передали. Разные были… Поляки, немцы, китайцы. Война закончилась, и многие немцы остались».
Местные действительно старались помогать продуктами. Также из числа местных набирали персонал для работы в лазарете или на кухне: «Мне одна бабулька рассказывала, старая-старая, что она работала в лазарете в Айкинском лагере. Так, говорит, столько младенцев похоронила. Всю жизнь об этом молчала, никогда не говорила».
Смотрите также
