Русские соседи Джоконды: отечественные экспонаты в Лувре

Драгоценность XII века — наплечник князя Андрея Боголюбского, он же — армилла императора Фридриха Барбароссы. Этот позолоченный браслет, который носился в непривычном для нас месте — на плече, украшен виртуозной эмалью со сценой Воскрешения Христова. Украшение, по легенде, было послано императором нашему князю в подарок. Позже оно хранилось в Успенском соборе Владимира, а после революции было продано большевиками за границу, причем за копейки. В 1934 году Общество друзей Лувра приобрело его у парижского антиквара и преподнесло музею. Парный наплечник с изображением Распятия похожим путем оказался в Нюрнберге.

Лувр не может похвастаться очень древними русскими иконами в своем собрании: старейшая относится к началу XVI века. Это «Распятие» было создано в Новгороде, дальнейшая судьба его не ясна, пока в 1927 году оно не оказалось в коллекции одного торгового советника из Норвегии, который, очевидно, воспользовался распродажей церковных ценностей. Спустя 30 лет икону, а также большую «Богоматерь Одигитрию» у него приобрел Лувр.

Другая икона XVI века в залах Лувра — «Симеон Столпник». Она покинула Россию в багаже купца Льва Гринберга, который потом станет Леоном и возглавит знаменитую антикварную галерею A La Vieille Russie, существующую и по сей день. (Кстати, именно Гринберг как-то купил у одного парижского ювелира шесть яиц Фаберже, которые позже попали в коллекцию Форбса — Вексельберга. Благодаря его предприимчивости они не рассеялись по миру, и коллекция эта уступает только кремлевской.) «Симеона Столпника» в 1956 году Гринберг преподнес в дар Лувру, музей тоже остался благодарным — в том же году купил у него икону «Страшный суд» XVII века.

Богоматерь «Взыграние Младенца» XVI века, на которой Христос так нежно прижимается к материнской щеке, — другая икона, отправившаяся в вынужденную эмиграцию благодаря советским распродажам. А до этого ее обиталище было весьма почетным — Троице-Сергиева лавра! В 1933 году ее купил бессменный представитель Красного Креста в России, швейцарец Вольдемар Верлен — так, запросто, зайдя в Торгсин. Музей выкупил ее в 1955 году.

Путь в Лувр нерелигиозных работ более разнообразен. Например, на портрете кисти Дмитрия Левицкого изображена княгиня Мария Нарышкина, в петербургском доме которой Дени Дидро жил во время своего визита в Россию. Вероятно, она подарила гостю картину на память. Напудренная по последней моде аристократка одета в любопытное верхнее платье в польском или в венгерском вкусе, со шнурами брандебурами и капюшоном, отороченным мехом. Портрет написан в 1773–1774 годах — как раз тогда, после Первого раздела Польши в 1772 году, в моде произошел всплеск интереса к подобному стилю.

Долгие годы картина принадлежала наследникам Дидро, пока не попала в руки художнику, композитору и коллекционеру Жаку Зубалоффу, парижанину и тифлисскому уроженцу, из собрания которого она была передана в Лувр в 1916 году. В прошлом Яков Константинович Зубалов, он был представителем известной армянской династии нефтепромышленников, благотворителем и меценатом (в парижском Пти-Пале есть Зубаловский зал, а в Лувре висит мраморная доска с его именем). В старости он так обеднел, что оба эти музея даже оказали своему прежнему благодетелю материальную помощь.

Барышни с портрета Владимира Боровиковского 1808–1812 годов — племянницы русского посла в Париже Александра Куракина (возможного прототипа князя Курагина в «Войне и мире»). Княжны Елена и Александра, конечно, не так красивы, как Элен Безухова, но и они окружены шлейфом историй. Например, Александра, будучи замужем за Николаем Салтыковым, влюбилась в полковника Петра Чичерина, который увез ее от мужа и женился, хотя развода она так и не получила. Дети их, разумеется, считались внебрачными, и потребовался императорский указ, чтобы дать им права законнорожденных (причем издали его только после смерти Александры). Девушек на портрете сопровождает мопс — в конце XVIII века крайне модный живой аксессуар («Я вижу мопса в каждой карете, которая попадается навстречу», — писал современник в 1789 году).

До начала ХХ века картина сохранялась в роду Куракиных, а потом оказалась в собрании банкира Абрама Доброго (того самого, чье похищение в 1918 году привело к разгону Центральной рады германскими оккупационными войсками). Он скончался в 1936 году, а в 1958 году супруги Леон Барац передали в память о нем и его жене несколько работ в Лувр.