Творческое наследие плясуна, частушечника и балалаечника Николая Марковича Лебедева из города Кологрив Костромской области

В экспедициях Государственного музыкально-педагогического института (ныне — Российской академии музыки) имени Гнесиных 1985–2010 годов от Николая Марковича было записано множество разных музыкально-поэтических фольклорных текстов и этнографических сведений, связанных с проводами в армию, местным свадебным обрядом, календарными праздниками.

Сам он был непосредственным участником традиционных осеннее-зимних молодежных собраний — будничных беседок и праздничных игрищ. Вот как он сам об этом рассказывал [1]:

«Я начал игрой тоже интересоваться, понимаешь, с 3 класса. У нас один Шандарев Лев Деменьтевич был, у ево балалайка настоящая была… И вот он нас учил немножечко играть, а балалайки не давал, конечное дело. Вот мы уж сами из доски с Лёней Вязниковым сделали балалайку, винты-то вот эти [колки] сделали из деревяшки тожо. И конский волос натянули. Немножечко, вроде, выходило. А потом уж, когда купили балалайки, мы уж самостоятельно стали учиться. Никто уж меня даже не учил, я сам самостоятельно играл, все игры [наигрыши] вот самостоятельно в деревне прямо освоил. Стал по беседкам ходить, как научился, и на уличных гулянках. Как без балалайки? Приду, понимаешь, начнут танцевать, и кадрели под танцы ходили, понимаешь, я играл.

Раньше в деревнях особенно ценились балалаечники и гармонисты. Раньше на балалайке с ложками часто играли. Мы сами ходили вечером по деревням по беседкам за 4, за 5 километров, за 8 ходили, даже за 10. От Хлебородова до Черменина, например, 8 километров. Вот взял я балалайку, ребята собрались, там девчонки собрались и пошли на беседки в Черменино. А особенно когда уж праздник, тогда уж всей гурьбой, всей деревней идут. Если у нас в деревне престольный праздник, значит изо всех сельсоветов к нам идут и даже и с гармошкам, с балалайкам. Больше, конечно, балалаек, и в основном, ребята или мужики на них играли. Кроме балалаек да гармошек ведь нéпочем было плясать девчатам и ребятам, поэтому они и ценились.

У нас раньше в Черменине до войны балалайки делал Скороходов такой, я ещё его балалайку подарил в музей. Он делал, понимаешь, вот мы у него брали самодельные. А потом мне-ко приобрели до армии, понимаешь, ну уж это фабричную. Я пошёл в армию, и та осталась, и фабричная осталась дома. Самодельные отличались от фабричных намного: гриф тоньше, понимаешь, и она уже меньше совсем, меньше этой балалайки. Корпус такой же был клеёный из пихты. Лады такие же были, бронзовые. Такая же вся разметка была. А струн раньше много продавали в магазине. А сейчас — нет. Я вот струны-то сам делаю вон из военного кабеля, стальные, тонкие и звонкие, понимаешь. А где ещё возьмёшь? А как-то я в магазине брал в Костроме, так толстые оне какие-то, понимаешь, очень толстые и грубые. Колки я тоже деревянные видал, вот прямо отсюда крутятся. Для робятишек игрушечные маленькие балалайки делали. Когда балалайки пошли в моде, понимаешь, так вот ребятишкам сам же отец сделает из доски, покрасит, конские волосы натянет, понимаешь, и вот играют.

А балалаек в деревне, наверное, пять было. И гармошка была, понимаешь, тальянка, венка называли, веночка. И с колокольчикам ещё была — две гармошки. Вот у меня отец с колокольчикам играл. Это до войны всё было. А всё мужчины, женщины у нас не играли до войны. Соревнований у нас не было, но в своей деревне я больше всех и лучше всех играл. Мне даже не давали поплясать и потанцевать. Как приду на беседку, особенно с балалайкой — не дадут [встать], вот три часа, четыре: то парень с парнем пляшут, то девчонка с девчонкой пляшет, ну вот всё. А я всё играю. «Николай, сыграй нам под приговорочки!»

Гармошка-то раньше дорогая была — корова по стоимости. И балалайка-то тоже дорогая. Я хоть гармошку, к примеру, люблю — а она как корова стоит, корову-то надо продать. Тогда и гармошку купить… Балалайки были трёх и шестиструнные. Шесть струн — чтобы сильнее играла. Струны настроены по-гитарному. Я по балалаешному несколько умею… И раньше у всех почти что так по-гитарному были настроены струны, по-балалаешному мало. И в армии играл, балалайки были, и играл, и ансамбли были, у нас и баян в части был, баянист сам даже баян сделал.

А я тоже, как из армии пришёл, понимаешь, балалайки у меня уж не стало. Куды-то замотали, продали, жизнь-то была тяжёлая. У меня и ружьё было — всё продали. Пришёл, приобретать стал другую балалайку. Стал по беседкам ходить.

А когда жил в Кологриве уже, после женитьбы, у меня уже балалайка была, и я выступал в Ленинском садике. Кроме меня никто на балалайках не выступал. У некоторых были балалайки, я видел дома у них, но они только для себя играли, а так стеснялись. Вот Смирнов такой, в милиции работал который, — дома играл, а не выступал и на улицу никогда с балалайкой не ходил. Было раньше много балалаек, из деревень ведь много людей съехалось, но не общались, некогда было, много все работали.

«Балалайка — всю жизнь со мной. Я всю жизнь шофёром, ушёл трактористом в 39 году в армию, был связистом, потом шофёром».

Николай Маркович хорошо знает весь местный традиционный репертуар и прекрасно исполняет его. Сам на ходу сочиняет частушки и припевки или по обстоятельствам переделывает их поэтические тексты. Если заранее готовится к тематическому концерту, вспоминает известные ему тексты и записывает их в тетрадь, а часть сочиняет заново или переделывает на новый лад. Две толстые тетрадки, куда вошло более пятисот частушечных текстов, нам удалось в 2010 году переснять. Записывать частушки Лебедеву помогала его жена и единомышленница Надежда Фроловна, с которой он прожил около 64 лет.

Когда во время последней встречи попросили его спеть частушки про Кологрив, он тут же вспомнил и исполнил следующие тексты:

К Кологриву мы подходим, в телефон передаём:

«Девки, делайте беседку, а то в Тодино [2] уйдём!»

 К Кологриву мы подходим — все ребятушки на нас,

Мы по колышку сломили — все ребятушки от нас.

 Кологрив, ты Кологрив! Улочка садовая.

Общежитие студентов [3]. Дролька чернобровая.

На вопрос о любимых наигрышах и репертуаре Н.М. Лебедев отвечает: «Все у меня наигрыши любимые — вот Цыганка, Под приговорочки [4] (это когда парень с парнем пляшут или девчонка с девчонкой), вот частушку споют, потом дробить начинают. Потом другую приговорку начинают. Цыганку, Барыню — больше плясали мужчины. Шанскую и Семёновну (для женщин) — всё под пляску. А когда по деревне гуляли или раньше допризывников провожали, пели Продольную (Растащиху), Сормака…

Без балалайки, без гармошки не один праздник не проходил (и масленица, и Троица). Что на балалайке, то и на гармошке играли. Если балалайки не было, девки у нас языком так хорошо трещали, что ой-ёй-ёй, также возьмут и в сковороду ложкой брякают, и всё, и готово, и плясали.

Кадрель [5] — это всякие там наигрыши: Барыню там играли, и Цыганку, и Шаночку. Под одну Барыню сыграешь, под другую — Шаночку, потом какую-нибудь ещё. Я много играл… Светит месяц, Вальс, Польку, Реченьку, Краковяк тоже танцевали, Растатуриху (Камаринскую). Когда гуляли одни ребята, пели Хулиганские под ту же музыку, а при девчонках стеснялись. Похабные частушки пели только мужики по пьянке. Я другой раз лежу, если не спится ночью, и давай частушки придумывать:

У ково какая баня, у меня — еловая.

У ково какая милка — у меня херовая.

У ково какая баня, у меня — без козырька.

У ково какая милка — у меня без хохолка».

Как видно из рассказов, репертуар Николая Марковича Лебедева как игрока на балалайке состоит из плясовых наигрышей под приговорочки (Барыня, Шаночка, Цыганочка, Махоня-Камаринского) и под проходку — под припевочки (Продольного, другое название — Растащиха, Сормака или Сормовскова), поздних танцевальных (Полька, Вальс, Краковяк, Тустеп) и кадрильных песенных наигрышей («Ах вы сени», «Светит месяц» и др.).

Игра Николая Марковича на балалайке отличается настоящим профессионализмом. Хотя функция балалайки у костромских крестьян исключительно аккомпанирующая, он старается разнообразить свою партию разными штрихами и исполнительскими приемами (синкопами, ритмическими вариациями, глиссандо). Но никогда во время пения он не заглушает вокальной партии, всегда уходя на второй план. Умение потрафлять пляшущим и поющим характеризует настоящего игрока в костромской традиции. С первых аккордов Николая Марковича чувствуется настоящая рука мастера, настолько особая энергетика исходит от его игры. Он огорчается тому, что играть на балалайке и плясать у него уже не получается так, как в молодости. А больше всего его удручает нежелание молодых осваивать балалайку: «Молодёжь не интересуется сейчас балалайкой, никто ко мне учиться не приходит».

А вот что рассказывали в 2001 году женщины из кологривского фольклорного ансамбля «Талица» (рук. Е. Ярыгина), в котором принимал участие Н.М. Лебедев в 1990-е годы: «К сожалению, таких осталось очень мало, и даже среди молодёжи. Каких трудов нам стоит молодых парней уговорить участвовать в спектаклях! А Маркович у нас в самодеятельности всю жизнь, его даже уговаривать не надо. На «Играй гармонь» посылали в Иваново. Два года назад в автобусе всю дорогу он пел и плясал на ходу. Первый раз с нами он выступал на 50-летии области и с тех пор — постоянно. Он даже обижается, когда мы его не зовём. У нас гармошка, балалайка и ложки под пляску кадрили — такой ансамбль был, вот мы его и позвали. У него есть частушки с разной концовкой (одна — приличная, другая — нет), и каждый раз в зависимости от настроения он может спеть, что хочет. Как выезжаем куда-то на большое мероприятие, так все его бросаются снимать [на видеокамеры], мы все тут рядом стоим, на нас не обращают внимания, а его только и снимают. Его все приглашают к себе в гости… Он замечательно всё пропагандирует. И любит сниматься. Но теперь стал сдавать. Жена болеет, и он сильно расстраивается, ухаживает за ней и иногда отказывается с нами куда-то ехать или выступать».

Пляску Николая Марковича Лебедева высоко оценивают и профессионалы, и рядовые зрители: «Как только запляшет, так к нему все женщины тянутся»; «Раньше ведь пойдёт как ласточка, и дробь такая у него красивая… а теперь уже не то». При видеозаписях пляски носителя кологривской традиции каждый раз восхищаешься легкостью, непринужденностью, благородной пластикой его танцевальных движений. Ведь лишних движений корпусом, ногами, руками, рассчитанных на внешний эффект, никогда не было — ни присядок, ни ног выше колена, что и не характерно для севернорусских традиций. Корпус всегда прямой, амплитуда движений очень скромная, руки «никому не мешают». Плясать он начал еще в юношеские годы, когда участвовал в традиционных молодежных собраниях: «Все ведь раньше: и девчата, и ребята, все плясуны были. В каждой деревне не было ни одной девчонки или парня, чтобы он не плясал. И нас ведь никто не учил плясать, я сам научился. Сам вот так и отшибал дроби. Как заиграют на гармошке, я уж начинаю, как сумеют ноги».

Взгляды зрителей всегда были прикованы исключительно к Лебедеву, хотя и не всегда удачно выбирался его сценический костюм. О нехитрых молодежных нарядах он сам рассказывает так: «Мы ходили на беседки в вышитых косоворотках с пояском. Летом могли воткнуть в фуражку цветок, например ромашку. Сапоги были только у парней из зажиточных семей. Их берегли и одевали только перед входом в дом, где проходила беседка или праздничное игрище. Девчата снимали избу, а ребята обеспечивали музыку».

Удивительны не только игра на балалайке и пляска Н.М. Лебедева, но и его вокальная исполнительская манера. Хотя его голос сейчас уже утратил былую силу и звонкость, Николай Маркович все же прекрасно передает местную мужскую манеру пения. Когда исполняет рекрутские или хулиганские припевки, то громко, активно, грубовато, вызывающе, без особых выкрутас почти скандирует поэтические тексты. Под Сормака «проглатывает» первые слоги первых стихов каждой строфы: «(За)играли Сормовскова, я запел Походнова… (Ху)лиган мальчишка я, не любят девушки меня» (Аудио 09). Именно так раньше было принято здесь петь парням и мужчинам эти припевки. А частушки под пляску он исполняет мягче, округло, речитативно и с более гибкой музыкальной интонацией (Аудио 12).

Уникальны записанные от Н.М. Лебедева этнографические сведения о проводах в армию: «У нас, когда провожали в армию, девчата ёлочку наряжали ленточками разными (синими, красными, жёлтыми) и подвешивали под самый конёк, где окно с чердака. И вот солдат приходит, а это сохраняется. И не снимали, пока она сама не свалится. Провожала вся деревня, все девчата и вместе ёлочку делали. Шли до волока (поле пройдут, волок начинается — лес) и там заломки ставили на берёзах. Ленточку обвяжут и надломят некоторые. И солдат приходит и видит — вот мои заломочки.

Милый в армию поехал, заломил заломочку.
Куда пойду, куда поеду, погляжу на ёлочку.

Провожали под песни до околицы. Пели наперепев. Сначала ребята споют свою припевочку, потом девчонки. А за ним опять ребята, и так до конца. За столом нéкруту разрешалось сести с залёточкой пообниматься, пообщаться. «Во солдаты Ваню мать», «Последний нонешний денёчек» пели. Отец рассказывал, как раньше тянули жеребей. Но в наше время такого уже не было. Долгие песни за столом под балалайку не пели».

Именно благодаря искусству таких мастеров и знатоков местных традиций, как Николай Маркович Лебедев, ныне еще сохраняется уникальное многовековое культурное наследие России.

[1] Из материалов, записанных в экспедициях 1986–1988, 2010 годов. Расшифровка бесед выполнена Т.В. Кирюшиной.
[2] Тодино — деревня рядом с Кологривом.
[3] В г. Кологриве раньше было несколько учебных заведений, например, Сельскохозяйственный техникум, где училась молодежь даже из республик Советского Союза.
[4] Приговорки, приговорочки — местное название частушек под пляску. Припевки, припевочки — это местное название страданий под проходку.
[5] Кадриль в Кологривском районе была 6–7-частной, линейного типа. Ее танцевали под традиционные плясовые наигрыши — Барыню, Цыганочку, Камаринского, Елецкого — и под более поздние танцевальные наигрыши городского происхождения — "Ах вы сени", "Светит месяц" и др.

Тексты мужских рекрутских припевок и приговорок из Кологривского района из коллекции Н.М. Лебедева:

Меня в солдатушки погонят кологривским бережком,

Ах, наши да дролечки заплачут заунывным голоском.

Эх, во солдаты записали, милые девчночки,

Всё сердечко изболело, лёгкие, печоночки.

Эх, во солдатушки ребятушкам идти не хочется.

Эх, из солдатушок ребятушкам домой захочется.

Эх, во солдатушки ребятушкам дорожка широка.

Эх, погуляйте, девки-матушки, годков до сорока!

Отворитеся ворота в яровое полюшко.

Меня в солдаты записали, вот какое горюшко.

Девочки-девчаточки, свяжите мне перчаточки!

Может быть, последний раз на беседочках у вас.

Не ругайте меня дома, что я много хлеба ем.

Я уеду, не приеду, больше вам не надоем.

Повезут меня в солдаты кологривским бережком.

Заревит моя залётка заунывным голоском.

Во солдатушки, ребятушки, дорожка велика.

Погуляйте, девки-матушки, годков до сорока.

Во солдатушки ребятушкам идти не хочется.

Во солдатушках ребятушкам домой захочется.

Проводите девушки до станции до Неюшки,

До кустика ракитова мальчишечку забритова.

Проводите девушки до станции до Неюшки,

До берёзки столбовой. Затем воротитесь домой.

Что ты, дролька, думаёшь, юбку чёрную не шьёшь?

Во солдатушки погонят, провожать-то в чём пойдёшь?

Мы по улице идём, на конце воротимся.

У какой-нибудь вдовы ночевать попросимся.

Тексты женских рекрутских припевок и приговорок из Кологривского района из коллекции Н.М. Лебедева:

Милый в армию поехал, я за ним ударилась.

Хулиганская походка девочке понравилась.

Милый в армию поехал, я кричала: «Воротись!»

По вагону раздавалось: «Милка, три года дождись!»

Милый в армию поехал, заломил заломочку.

Куда пойду, куда поеду, погляжу на ёлочку.

Милый в армию поехал, я по линии бегом.

Догонила вместо милого старуху с батогом.

Милый в армию поехал, строго мне наказывал,

Голубую ленту бантом на груди повязывал.

Милый в армию поехал, строго мне наказывал:

«Сероглазая, платок пониже опоясывай!»

Милый в армию поехал, строго мне наказывал:

«Песни пой, плясать — пляши, часто письма мне пиши!»

Милый в армию поехал я сказала: «Точка!

Я ни с кем гулять не буду эти три годочка».

Милый в армию поехал я сказала: «Точка!»

А из армии пришёл, а у меня уж дочка.