Родильный обряд Нюксенского района Вологодской области
Нормой крестьянской общины была многодетная семья: «По одному-то ребёноцьку не бывало в семье: самое малое — три, [больше по] пять, шесть, до семи» (Пожарище). Интересно объясняли взрослые малышам появление детей на свет: «Родился из-под левой пазухи… Вот, ведь у неё из-под пазухи [из подмышки] родился дак. Как он родился, кто знает? Мы думаем: ладно, так и бывает. Нынче эдакой ребёнок [маленький] и то понимает, откуда родилсе. А мы почём знали, откуда родилсе ребёнок? Нынче грамотный народ!.. Узнавали это всё, когда замуж выйдем» (Нюксеница).
Родильные обряды в жизненной практике женщины и общины занимали значительное место.
Принято было скрывать беременность. Женщины сами умели определять наличие беременности и высчитывать срок родов: «Всё равно, ведь месячного нет дак, сцитали недели. Мисяцов не знали дак, сцитали недели — сорок недель» (Околоток). В случае нежелательной беременности женщины «пили какую-то траву — брусенéц какой-то» (Леваш).
Беременным женщинам в народной традиции запрещалось «ходить покойника провожать»: «Не знаю чево будет. Слыхала от народу, что нельзя ходить смотреть покойника, если ты в положении. Осуждали: ну, в положении и, а ещё покойника пошла провожать!» (Околоток). По мнению исследователей, «контакт со смертью мог пагубно отразиться на зарождающейся жизни и затруднить процесс родов» [Листова Т.А., С. 582].
Существовали народные приметы, связанные с определением пола будущего ребёнка: «А раньше-то, говорят, как в правом боку шевелитца, дак (цувствуетцо, што там жúвенькое как мулявка) — мальцик. А как в левом — девоцька. Потом мама меня всё уцила кое-цем (это как я [замуж] вышла-то дак) — если живот широкой, да и задница эдакая тоўстая, го[в]орит: «Опеть ты девку припéтаешь». А как животик остренькой — так мальциком» (Околоток).
По представлениям народных исполнителей, беременная женщина должна была активно трудиться и двигаться, чтобы облегчить роды: «Не будешь работать — он, ребёноцек, располнеет, не дай Бог, оцень тяжело ребёноцьку и хода никаково нет [при родах]» (Околоток).
Беременные женщины работали до самых родов и иногда рожали прямо на работе, а после родов «только дадут нидельку дома посидить» (Устье-Городищенское). Воспоминания жительниц нюксенских деревень объясняют известное выражение «принести в подоле», которое связано именно с тем, что роды происходили вне дома и порой было не во что завернуть новорожденного, которого приносили домой в подоле сарафана.
Свой опыт работы до самого начала родов подробно описала Серафима Павловна Чебыкина из д. Околоток: «Мы до последней минутоцьки работали, дитятко, не поверишь!.. Да и родила в сенокос мальцика-то… Косим, под деревней косила (рецька Талица называетца). «Ой, што-то не ла[д]нньицо у меня сделалось!.. Не ла[д]нньица сделаетця — што-то вся мокрая сделалась. Ой, цево это со мной?!» В Талице вода вкусная, вкусная клюцёвáя! Да, я много воды напилась клюцёвые — не могу держать, никак не могу держать. Ну, это… я устала, много выкосила. Ишшо, пришёл этот самой [бригадир]: «Концяй, иди давай домой! (Видит, што не ла[д]нно). Ты, — говорит, — ведь наверно сё[год]ня нáшто рóдишь?» — бригадир-от. «Давай, ницево мне не сделаетце». А я уж цюствую, думаю, што устала… Он ушёл перед обедом, помéне немножко, минут может церез десять, пятнадцать, церез двадцать меня зáбрало. Зáбрало! Дак еле я ушла с сенокоса-та. Домой-то кое-как пришла, у меня уж эти сделалисе схватки. Ак я забрала вот так в подольцик, да и иду (будто как цё насобирала в подольцик-то). Идёт старушка. Старушка-то и го[в]орит:
— Павловна, цево ты насбирала в подоле-то, несёшь?
— Я да, бабушка, грибов (тутокá лесоцик дак!)
— О! Пойду, скажу Александре. Грибков-то охота, дак и она сбегает.
— Посылай, бабушка, посылай.
Она тронулась (старушка такая бесхитрошная была, интересная, простая):
— Цево опеть? — [старушка] глухонькая была.
А говорю:
— Бабушка, сходи-ко вот тут это… двоюродная сестра мужу-то, к бригадировой хозяйке, сходи-ко к Сашке Яшкине. Пришла бы она ко мне. Пришла бы она, ради Бога, скорей…
Цють в подóле ребёнка-то не принесла!» (Околоток).
Лидия Ильнинична Березина (родом из д. Королевская) тоже вспомнила случаи родов во время работы: «Э-о! У нас такой старик-то быў (тогда-то ещё мужик быў). Ушли с бабой-то на сенокос (загребали сено-то). Он её поставил на обзорóд [на стог сена]. На обзороде она стояла, стояла, да говорит: «Ой, Савватий, не могу я больше, давай ссаживай!» (обзород-то не дометала, у обзорода родила). Она сняла с себя фáртуцёк (ли платок), завернула, в корзину положила и этово робёноцька ([в корзину] в которой пáужну (полдник) принесли кушать). Он и говорит: «Залезай, — гэт, — на обзород-от, домéцем обзород и пойдём домой». — «Што ты, не сдурел ли. Могу ли я сейцяс на обзород лезти!» Он её наматюкáл, наматюкал. Ну-ко, подумай, только родила, а лезь на огород! Так, этого робёноцька на руку, да и пошли домой.
Я животноводом была, а скотницей работала одна женщина. Возили жердьё (огораживали огород). Она тожо возила, возила жердьё-то. Да што у нас Саньки-то не вúтко? Лошадь стоит, а Саньки-то не витко (Санькой звали женщину-то). Она ушла под угор… Под берёзой-то, пришли, она ребёнка родила. О-ё-ёй! Дак, я отослала одну тётку — она тожо сняла с неё фартук. Деушка родúласе, эту деушку завернули в фартук и попёрли домой».
Жительницы д. Устье-Городищенское поделились своим жизненным опытом: «Я цють не в поле родúла девку первую. В подоле принесут, в подоле — вот как рожали. На роботу ходили, ведь не было никаких декретов… Оцúстишьсе, дак. Раньше платья-то широкие были, в подол — да и понесут».
Естественным для деревенских женщин было рожать в домашних условиях, где им помогали опытные женщины — повитухи. Имеются и сведения о том, что женщины при родах могли обойтись и без посторонней помощи.
Нередко женщины уходили рожать из дома «в хлев» или «во дворы»: «Уйдут во дворы, рóдят» (Уфтюгский с/с); «Я изо хлева несла [ребёнка] — век не забыть!» (Устье-Городищенское); «– У нас мама всё в хлев ходила. — Вот мать моя дак родúла во хлеву у скота обеих. В хлев ходили. — Нас петеро, шестеро было, нáшчо, всё мама в хлев уйдёт, да рóдит… А хто знаэт, говорят, легче, говорят. Один раз у овец родúла, вот Тамарку — последново» (Уфтюгский с/с).
Изоляцию роженицы ученые объясняют несколькими причинами: «естественным желанием уединиться, необходимостью вывести «нечистый» акт родов из чистого жилого помещения, а также скрыть начавшиеся роды» [Листова Т.А., С. 582], а такжеуподоблением роженицы домашним животным, которые быстро и легко освобождаются от бремени.
Место рождения и его взаимосвязь с дальнейшей судьбой человека нашли отражение в местных частушках:
Меня мамушка родила
На сарае, на мосту.
Меня курочки клевали –
Я карявая росту (Кузнецовская).
Женщины могли рожать в различных положениях: лежа, сидя на корточках, стоя.
В народной практике существовали способы, которые позволяли облегчить женщине процесс родов. Среди способов облегчения трудных родов можно назвать привязывание роженицы к воронцу (брусу от печи до стены)и ее встряхивание за ноги. Рассказы деревенских жителей, очевидцев и участников событий, ярко представляют эти действия: «Вот к вороньцю привязали эдак, вот поднели меня за под пазухи-тя туды и мужик у меня в зголовах. Ой! До реву идёт [ребёнок], думали, што умру, совсем не достать… А стоя — ишшо не лучше ли достать, не лёжа, а стоя. А я стоять-то уж не могу, дак привязали к воронцю-ту, пóднели, штобы поддёржка была, да и цедили меня, говорю. «Ой, — го[в]орю, — нашто шкуру сымите. Ой-ё-ё-ё-ёй!» <…> Вот только эту тяжёло уж пылко дак, а этех остальных лёжа приносила» (Околоток).
Т.М. Теребова рассказывала о том, как ее свекровь старалась облегчить себе роды. Свекровь говорила: «Я раньше с эстолько приносила, дак я встану кверьху ногам, да стряхнусе, дак у меня и пойдёт робёнок на род». Комментируя слова свекрови, Теребова продолжила: «Были перильця такие на мосту [холодные сени], во двор была лúсенка, дак она к этим перильцям подойдёт, да кверьх ногам встáнёт, тут улóмитце, да трéхнётце дак, заопрокинетце обратно и рожать стáнёт. Как-то робёнка встрéхнёт, он у иё пойдёт на род» (Околоток, аудио 01).
Есть сведения, что при сложных родах роженице «матку расширяют руками» (Околоток).
Для облегчения родов применялись магические средства имитационного характера. К таким практикам относится перешагивание роженицы через хомут: «Поди на сарай, там-от хомуты есь, дак хомут положь да, это, шагай церез хомут да говори: «Хомутом п**де, хомутом п**де». Тамока болит, робёнок не может выйти, а вот, видишь: «Иди, — говорит, — положь, в этот хомут да шагай, штобы у тебя роздвигалисе кости-ти — «хомутом п**де ». Я хожу, хоть десеть раз ходи, пока не наспéло да. Нет уж, привели и бабку, да и ноць целую уж… Свёкор-от съиздил по маму сюды, думали — умру, дак иё привез. А я до ево уж [родила], у меня дóстали коё-как девоцьку-ту. Так и умерла девоцька-то, пожила тридцеть семь нидель, да умерла, до тово иё домуцили. Потом другая девоцька умерла полторых годов — первые-те умирали. Потом парень третий умер. Вот уж остановиласе Вея жить-то, да Кеня, послé[д]ннёй, шестой. Ой! (– Хомут для чего нужен был?) Штобы кости роздвигались эдак шире, как хомут, дак штобы эдак роздвигались кости, скорее штобы родúла» (Околоток).
Считалось, что расстёгивание пуговиц на одежде у присутствующих в доме во время родов людей также может помочь роженице: «Вот штобы негде не связывало… Всё, вишь, свекровь всё розостегáла на сибе и вскорей — и тут робота. Ишшо матушка и свёкру-то сказала: «Дедко, розостегни пуговици-ти все!» — «Да я уж давно розостегнул». — «И на серёдыше-то розостегни, не только на воротý»… Штобы слабже всё было» (Околоток).
Владимир Николаевич Кормановский, уроженец д. Бледвеж, рассказывал, что старушки учили молодух при родах вспоминать легко рожавшую женщину из их деревни (видео 01).
После родов плаценту, которую в народе называют послед, выносили на двор: «Послед старухи уносят, далеко не выплéскивают… Во двор, в назём, дак оно постепенно там изопрúёт всё… На дорогу ведь нельзя, што люди станут цюрáтьце это, можот болез[т]ь-то завестись. Из хорóм не выносят» (Околоток).
Первого ребёнка по традиции заворачивали в отцовскую рубаху: «Отец снимает рубаху для первого робёнка»; «Всё раньше говорили-то: надо снацяла первова-то ребёнка в рубаху завёртывать, чтоб он любил ребёнка (отец-от)… Я родила Сашу-то, дак мне всё мама говорила-наказывала: «Ты уж завёртывай в мýжьёву рубаху». Я говорю: «Ой, што ты! Он [хотел] только бы мальцика, не девоцьку [чтобы] родила» (Околоток).
По волосам родившегося ребёнка можно было определить пол следующего ребёнка. Так, мать Елены Ивановны Хнычевой (1961 г. р., д. Дор) по длинным черным волосам и косичке в затылочной ямке у ее родившегося сына определила, что следующим ребенком в семье будет девочка.
Записана примета, по которой определяли живучесть («долговекость») ребенка: «Если пятки длинные — долговекий будет». Если родившийся ребёнок смотрит, запрокинув голову назад, то считалось, что он долго не проживёт. Поэтому к лежащему ребёнку не подходили «с головы», чтобы он так не смотрел (Бледвеж).
Если рождался слабый ребёнок, которому «негде нет спокою, эдакой неудацьной робёнок», говорили, что его надо перепекцú: «Несите к Кирúллёвне, она перепекёт» (Козлевская). Перепекают и так называемого обмéна — «обменённого» нечистой силой ребёнка, по местному выражению, непрóшлого, то есть больного, слабого, ненормального. Бабушка трижды пихает малыша в нежарко натопленную печь, положив его на хлебную лопату, — «перепекает его на русакá» (на обычного, настояшшеньского человека), трижды произнося при этом заговор: «Пеку обмен, а выпекаю русака»(Козлевская, аудио 03).
Общерусским является обычай навещать и одаривать роженицу с новорожденным. Это связано с необходимостью общественного признания ребенка как нового члена общины. В Нюксенском районе к роженице и младенцу приходили с бáнниками (выпечкой): «Хорошой муцьки взяла, натворила и испекла шаньги. Витушку испекла хорошую, такую нарядную, фигурную. И пошла назавтра — банники несёшь. Всё хорошое берёшь. Считается, банники несешь — хорошее, само слово — хорошо. Встреча тут внука (или внучку дак), вот принесла — это называется банники. Возьмёшь, быде, еще полотенцо. Робёнок-младенец, дак полотенышко возьмёшь, можот быть, подушечку — чево не жалко несешь. Вот это и называется: для ребёнка и для рóженицы. Так она поест это всё вкусное — это штобы молоко у её было» (Матвеевская). Обычай ходить с банниками имел целью пожелание здоровья женщине и ребёнку.
Следующим этапом было крещение ребёнка: «Без Бога ведь не до порога. Те дети и послушнее, и лучше бывают. Некшóной [некрещёный] ребёнок — ведь очень плохо!» (Копылово).
Есть разные сведения о том, в течение какого срока следует окрестить ребенка: «Дня три-четыре пройдёт — кстят» (Околоток), «На восьмой день должны мы кстить ребёнка маленьково» (Копылово).
В советское время, поскольку церкви практически повсюду были закрыты, крещение совершалось бабушками в домашних условиях: «У меня Васька родился, церквы все закрыты были. У нас матушка была (она все молитвы знала!), да ещё старуха была (Настасья-та эта была). Дак они дома собрались, меня посадили, наладили воду, всё тут переговорили, Ваську взели, в воду воткнули, как в церкве оку[на]ют… Это дома. А я сижу только ревлю, не знаю цево и делать. Меня обрызнули. Поют, поют, как попы. Они все молитвы знают (матушка-то — о, какая была! — все молитвы знала)… Ну, купнули головкой [ребёночка], помыли этой водицькой» (Нюксеница).
При крещении на ребёнка надевали крестильную рубашку. После крещения эту рубашку снимали, хранили и использовали при крещении других детей: «Другой рóдитце [ребёнок] — опять в эту. Всё одна рубашка цистенькая» (Околоток).
Новорожденные дети требовали особого ухода и внимания. Так, для них делали специальные кацялки и люльки (зыбки), в которых укачивали ребёнка иногда до трёх лет. Люлецьку вешали следующим образом: прикрепляли к потолку кольцо, через которое продевали деревянную жердину из берёзы («мягко зыбает»), к ней привязывали на веревочках люльку. Когда укладывали ребёнка в люльку, его накрывали пелёнкой, а сверху на люльку накидывали бабушкин сарафан — так «пóлог» делали, позднее — вешали марлю от мух (Пожарище). Донышко люльки устилали соломой и сеном: «В зыбку синьцá набьют, да соломки положат ковда да» (Околоток). Качалка — деревянная кроватка на изогнутых полозьях, — в отличие от люльки, качала твёрдо («сотрясéние какое-то!»). Чтобы смягчить укачивание в качалке (чтобы «не шибко-то трясло»), под нее подкладывали половик.
Маленьких детей было принято пеленать: «Положишь [ребёнка] на колини, положишь пелёноцьку, запеленаешь, поясом увéртишь (нынче не пеленают!). На руцьки-те пояс так положат: перекрестят [пояс завяжут крестом], опять вниз так опустят, на ножках свяжешь. Были раннишние покрóмки свои». Ручки у ребёнка укладывали вдоль тела, на голову повязывали платочек. Не пеленали ребёнка в тех случаях, если он «опрúет» (Пожарище).
Запеленав ребенка, его перевязывали «всё бабушкиными поясками, которые назывались покрóмка» (Пожарище). В народе так и говорили: «Пеленали раньше поéсьем» (Вострое). Существовал специальный — пелёношной — пояс, который использовали для пеленания всех детей. Когда ребенка переставали пеленать, этот пояс убирали: «Этот пояс и хранят всё. Их [ребёнков] может семь и восемь будет. [Пояс] один и дёржат» (Околоток). Завязывали пояс при пеленании по-особому — крестом: «крёс[т] нужен», два креста спереди, сзади — один. Процесс пеленания младенца продемонстрировала Лидия Михайловна Клементьева из д. Пожарище.
Татьяна Михайловна Теребова вспоминала: «Раньше завяжешь поясом втугую, дак не выскребессе. Внучат вываживала, так не пеленали туго» (Околоток). Необходимость тугого способа пеленания детей объясняли так: «Чтобы [ребёнок] спокойнее спал» (Пожарище), «Штоб ножки были прямые (не косые), да не перевёртывалсё бы [он]» (Вострое).
Как правило, матери вскармливали младенцев грудным молоком. Естественное вскармливание обеспечивало здоровье ребёнку: «Да грудью кормишь — так ребёнок тот всегда здоровый. Говорят, материнова молоцька ему надо крошка, а коровьева надо плошка. Тот ребёнок никогда не болеет» (Вострое); «Безо всяких — когда зревит, дак сунешь ему [грудь], покормишь, да опять на работу побежала» (Околоток). Кормили грудью достаточно долго: «Молоком — кто как сосил, я вот три года сосила [то есть кормила]» (Устье-Городищенское). Потеря грудного молока отрицательно сказывалось на здоровье детей: «Вот большинство и умирали дети-то, что кормили [их] коровьим молоком. В коровьем молоке столько нет толку-то, чем в материнском!» (Пожарище).
В качестве еды младенцам давали и пережеванный хлеб: «Завернут в тряпочку и подавали ребёнку» (Нюксеница); «Как рóдитце, хлеба нажуют, пехнýт, да и соси» (Устье-Городищенское). Это был полноценный прикорм ребенку, а также способ приучения к вкусу хлеба — главной пище русского человека.
В материалах экспедиций в Нюксенский район записано много свидетельств о знающих старушках, умевших отводить болезни, заговаривать грыжу, лечить детей и др. По отдельным сведениям, как раз эти бабушки принимали роды и правили детей. В их обязанность входило мытьё ребёнка и роженицы.
Мытье ребенка в бане, во время которого произносили определенные приговоры, было направлено на обеспечение его здоровья. Так, например, когда младенца первый раз мыли в бане, ему, «штоб хорошо спал, спокойно», приговаривали:
Бабушка Саламанидушка,
Сама сынка родúла (или доцьку),
Сама в баньке мыла, сама уговаривала:
— Нашего помой, нашего помой, нашего погладь.
На легóсть, на здрáвьё,
На великое здорóвьё,
На сон, на ро[с]т,
На спокой, на угомон,
На божью милос[т]ь.
Расти по дням, по часам, по минутоцькам,
Мамушке — роботáть, а младенцу — спать.
Аминь (Шульгино).
При ополаскивании водой ребёнка в бане приговаривали: «С гóгля вода, вся с тебя худая худобá! Три раза — Бог любит троицу» (Пожарище). В д. Матвеевская записан следующий вариант приговора:
С гуся вода,
С лебедя вода,
Свались с рабы Алёны
Вся худоба.
Будь рабе Алёне
Вечная красота.
Аминь.
В деревне Козлевская рассказывали, что обращались с детьми к бабке Авдотишне, которая много статей — заговоров — знала, ребят мыла: «Она, было, сéдёт на полок в бане и нацьнёт цитать, дак я сижу дожидаюсь, эдак вот она мóёт тутокá [ребенка], дак она всё вслух цитала, все эти статьи».
«Хворобý снимают» с ребёнка также, протаскивая его через рассеченную осину: «Болеет ребёнок как-то. Не может врачи ничево найти — дак вроде болезь и не находят. Мучается. Как-то раскалывают осиновое дерево, раскалывают ево там, связывают. Между этим осиновым-то поленьем протаскивают этово ребёнка, штобы хвороба осталась в дереве… Два полена раскалывают дерево, по краям связывают эдак, штоб прошёл ребёнок, церез это дерево протаскивают. Вот. Помогает. Только надо осиновое. Уж приговаривают наверно чево-нибудь… После этово у ево лучше бывает. Потом попарят в бане. Вот и скажут: «С гуся-то вода»» (Матвеевская).
Довольно часто у маленьких детей была грыжа, которая, как говорили, грызёт. Сразу после рождения бабушка или мать должны были закусывать ребёнку грыжу, предупреждая её болезненное проявление. Обычно это делали в бане, когда первый раз мыли ребенка, произнося заговор: «Прогрызёт яичко — надо закусывать и мыть» (Дор); «У нас мама знает только, как ребенок родитца, дак вымыть. Чтоб не грызло, надо в первой бане сразу вымыть ево. Знацит кáмешница есть, прямо камешницы дак там:
Грыжа, ты грыжа,
Я тебя родила,
Я тебя носила,
Я тебя загрызаю:
Пуповую, паховую,
Мудевую, подколенную (три раза проговори, и всё).
Аминь. Аминь.
А если парнишка, знацит говорят, что мудевýю. Над каменцой дёржишь ево, вот вымоешь ево совсем, вот эдак и дёржишь. Вот это три раза надо проговорить, и три бани подряд надо делать. Хоть когда, и вецером мой. Не всё ли равно?! (– А почему надо над каменкой держать?) Не знаю, вот уж почему. Мене так рассказывали, уцили, так я и знаю, что вот так… Паром, наверно, опахивало, чево ли» (Леваш).
При мытье ребенка в бане бабушка, произнося заговор от грыжи, могла прикусить рубаху его матери: «Ноне так не делают. Вот в которой рубахе ты родишь ребёнка — в первую очередь сама сходи в баню вымойся, потом ребёнка мыть… Кто это моет — какая бабушка — эту рубаху берёшь в зубы, и этот приговор говори. Маленько за край, чтоб чуть-чуть забралось, чуть-чуть зубами. Сама-то это и передумай. В пелёнку заверти и понеси домой… Водицьку вылей на пол и всё» (Леваш).
Когда женщины стали рожать в больницах, их учили закусывать грыжу прямо на родильном столе: «Никуда не ходи [не обращайся ни к каким бабушкам], а когда рожаешь — дак на родовом столе сама закусывай ребёнка. Когда в больнице лёжúшь, ребёнка родишь, так ты его к себе выпроси:
Я тебя носила,
Я тебя и приносила,
Я тебя и закусаю,
Чтоб не было у тебя грыжи
Не пуповые, не серцёвые и не черёпные (три раза).
Говорят — никогда не будет грызть! Это когда родит, со стола ещё не уберут» (Околоток, аудио 02). При этом важным был способ произнесения заговора: «На сторону-то не распускай, штобы не все цюли. Сама знай! Сама с собой говори — если себе и ребёнку — штоб сторона-то не знала ницево, потихоньку — шепотоцьком» (Околоток).
Часто с целью закусить грыжу обращались к знающей бабушке, но чтобы этого никто не видел: «Привезут там днём: «Никоноровна, там ревливой ребёнок». «Дак что?!» И с волости даже возили. Она сейцяс соломки в пець набросает (штоб соломки подослать), водицы нагрúетце (там самовар согрием, дак водицы нагриет). Может этакой тазичок небольшой запехает в пець, зализет сама в пець, вúницка наладит (к зиме уж раньше всё в бане-то в чёрной, с каменницей бани-то, парилисе всё вениками — нынече уж всё мочалками, и бани-то всё белые). Дак выпаришь, и ребёнок как в сон падёт, как говоритца, спокойнёхонек делаетсе. Выпарит, выпарит в пеце, ну [скажет]: «Поезжайте, с Богом!» Уедут, потом только благодарят или подарочек какой-нибудь дадут или чево-нибудь. [Приговаривала] молитвы. Я мало изучила. Главное, пословица как говорится: как ото сну пробудилсё. Ростеть и толстеть, и спокой Бог даёт. Говорят, без Господа Бога не до порога».
При пупочной грыже «к пупу привязывали пятак, если грызёт» (Дор).
Если ребёнок плохо спит ночью, его выносят к заре / на зарю: «Вот заря всходит утром, и несёшь, вот и говоришь, выговариваешь… и ребёнка держишь» (Леваш); «Бессонница называется это, дак вот опять жо по заре их возят… На заре тамо-ка кричат. Поговорят, попросят, и бессоница проходит, робёнок спит. Называется это бессоница. Потом как свет откроется. Мы уж это всё испытали» (Матвеевская). При этом приговаривали: «Заря-зарница, красная девица, дай рабу божью сна, возьми бессонницу» (Леваш).
Маленький ребёнок был чувствителен к воздействиям внешнего мира. Очень часто дети страдали от сглазу, уроков (переполохов), были подвержены испугу.
От «уроков» дети были неспокойные, много плакали, что называлось рыкýцее погóдье (погóдье). Чтобы избавить ребенка от этого, его «с углей умывали» (Дор). Считалось, что умыть ребёнка водой с углей — верное средство от уроков. Процесс умывания проходил следующим образом: «Урокина ребёноцьке… Как хорошенькой ребёноцек такой, да он рáзвитой, да понятной дак. Другие [скажут]: «Ой, какой, хорошой!»… Походишь погуляешь, либо и так такие люди ес[т]ь злые — обурýцят ребёноцька. Он плацет, плацет, плацет. Цево ему? Не знаешь, цем ему угодить. Просто не догадаесьсё. Налей в блюдо водицьки, положи три ложецьки (которым хлебаете), ножицёк, ножинки, уголёцьков положь (обдунь их, пыльцю-то). Хоть три, хоть и шесть клади, сколько можешь найти. И вот этой водицькой умывай, ево поумывай, да и спать уложи. Штобы спокойно, штобы никто не разговаривал так крупно и штобы никто не состукал… вобщэм, штобы ребёноцька никто не побеспокоил — надо не испужать в это врéмё. Это оцень хорошо! [Тут говорить ничего не надо?] Можно говорить-то. Не знаю так как зовут дак: дитятко, ни уроков, ни призоров, ни злых-лихих оговоров (ребёноцек, не знаю как зовут дак, по имени). Видишь уж, уроки-то от ево отойдут, ему спокойствие будет. Три-то разоцька умой и переговори, да и уложи ево спать. Только надо ево не испужать!» (Околоток); «Три уголёчка, да камешочки такие подбери (раньше их на берегу искали с дыроцькам, на нитоцьку продевали). «От бабы пустоволоски, девки долговолоски, от двоезуба, троезуба. Опустишь [в воду], так и зашипит, от ково уроки полуцились-то. Дырочки в камешках были, продевали ниточку. Уголёцик другой раз из пецьки обдунешь, если камешков нет» (Околоток); «Робёнок ревит опять. Бывает, что ревит как. Вот, если скажем, пришёл бы (младенец у меня был бы), кто пришел бы цюжой и сказал эдак: «Какая девоцька-то красивая или парнишка ли». Это сцитается уроки, обуроцили, говорят. Цево я, делаю: деветь угольков из пеци выну, в воду положу (цистую воду). Кладу и слушаю, если шипит уголёк, знацит уроки. Я своих ребят эдак всё делала. Если мало ли кто приходят или сглазу это сцитается, посмотрели, подумали, что мало ли какой (у меня урóчливые ребята были!) надо спать, а он не спит, не так ведёт себя. Эдак умою с угольков ево, умою, цють-цють ещо дам попить этой водицьки. А потом эту воду вылеваю наотмаш» (Матвеевская). Есть сведения о том, что умывали ребенка с углей перед матицей.
«Уроки» убирают и другими способами. В ряде случаев «велят так от стола водицьку брать» (Дор). Это значит, что ребёнка умывают водичкой, которой «обмывают углы со стола», при этом вокруг стола нужно обойти три раза. Оставшуюся воду необходимо вылить на дорогу через левое плечо со словами «Откуда пришло, туда и поди» (Дор).
Известны случаи умывания детей святой водой с иконок, которой новили икону в Великий Четверг: «Эту водицьку домой приносили [из церкви] — как она была святая. А кто в церковь не ходиў, дак икону новили. Вот икона стоит у меня там. Возьмёшь икону, её оботрёшь цистой тряпоцькой, ополощешь её цистой тряпоцькой, всю её оботрешь-оботрёшь, а потом эту водицьку, которую принесли в Великой Четверьг, и наливаешь сверху донизу. А там поставлено блюдо цистое. И эта водицька бежит в это блюдо. Это новили икону, как святая вода и церез икону прошла. Вот так. И этой водицькой умывалисе, маленьких детей умывали. Вот кто когда заболеет, так этой водой тоже умывали и давали попить. Вот цево я знаю про Великий Четверг. И помогает» (Шульгино).
Уберечь ребенка от уроков могла щепотка соли, посыпанная ему на голову: «Да он как хорошенькой, дак понесёшь ево на людей-то, солиноцьки хоть три да на это мистецько клади на головушку. Солиноцьки, немножецько, ницево не повлияет»; «[ребенка по утрам] умоют и положат соль [на голову] на Божий день» (Околоток).
Иногда принимали превентивные меры: от «уроков», как рассказывали, «беременную женщину надо с коромысла попоить… штобы ребёнок спокойный был» (Дор).
Зачастую вылечить ребёнка приглашали опытную старушку, которая снимала испуг с помощью его окуривания сожжеными волосами и просила родителей сменить люльку и постельку ребенку (Кокшенская). Иногда требовали и «схоронить» (уничтожить) одежду ребёнка: «Вот у Шурки циганки девка тожо родúлась, хорошая была, Альбинка, а што сделалосе?! Ведь уж в школу ходила, вот эдакие приступы у иё были, сумашедшие приступы были. Она [старушка] и было вылечила — год у девки приступов не было. И велела тожо этой Шурке-то, што всё, што на ёй было — всё уберите и схороните, которую одежду-то она раньше носила (нижнюю, особо нижнюю). А она возьми да выстирает — пожалела, не схоронила, взяла, да выстирала. Через год пошла она в баню, год-от терпела, через год пошла в баню, она возьми да эту [одежду] ей и подаст. Она эту одела, у ёй — снова это все. Дак вот пришла потом, второй-от раз к ей, дак она и сказала: «Нет, девушка, — гыт, — тебе, — гыт, — и пожалелосе, и на девку и платье да сарафан там какой-то, или испóдка (раньше ведь исподкам всё звали дак). Исподку да, — говорит, — плáтьё пожалела схоронить, да платок, а ты не знаешь, чево это стоит. Так, — говорит, — делай сама, не пойду больше»» (Кокшенская).
Татьяна Михайловна Теребова рассказывала, что мать свёкра знала заговоры и заговаривала ребёнка от «уроков, переполохов»:
А, Господи, благослови
В добрый цяс, да во святой.
Не было бы у детей не уроков,
Не переполохов.
Не дённых, не ноцьных,
Не полунóцьных.
Храни, Господи,
Помилуй, Господи,
Ото всякие скорби,
Ото всякие напасти,
Ото всех злых людей (Козлевская).
Особое значение имели способ и место произнесения заговорных текстов: про себя, в уединении, около печки, под матицой.
В силу актуальности знания о родильной обрядности сохранились в памяти местных жителей достаточно молодого возраста (50–60 лет). В быту нюксян до сих пор используются заговоры-молитвы от грыжи, полуношницы, сглаза, направленные на обеспечение здоровья детей. И в наше время за помощью в лечении детей обращаются к знающим женщинам и бабушкам, а иногда ребенка заговаривают и его ближайшие родственницы (мать, бабушка, тетя), имеющие тексты заговоров, передаваемые рукописным способом.
