Над чем смеются композиторы

Основной принцип юмора в музыке — такой же, как и в других искусствах: показать банальные вещи в необычном и неожиданном ракурсе либо выставить излишне официозные фигуры и лозунги в преувеличенном или искаженном виде, доведя их до абсурда или карикатурности. Отсюда и появляются два основных объекта для музыкальных шуток: банальность, иногда принимающая вид пошлости или самодовольного невежества, и помпезный официоз во всех их проявлениях.

Подавляющее большинство музыкальных «шуток» и «юморесок» практически не имеют ничего общего с юмором в нашем понимании. Такие известные пьесы, как «Шутка» (Badinerie, из Оркестровой сюиты №2, си минор) Иоганна Баха, «Юмореска» (Humoresque, op. 101, №7) Антонина Дворжака или «Юмореска» (op. 10, №5) Сергея Рахманинова, могут вызывать восхищение, но вряд ли вызовут именно смех — даже при очень сложной цепочке культурных ассоциаций. Эти произведения скорее своеобразные «шутки гениев», написанные легко, не вполне всерьез. К ним следует относиться с той же легкостью, но смеяться при этом вовсе необязательно.

Такой же смысл несет в себе слово «скерцо» (scherzo) в названии или в подзаголовке многих музыкальных произведений. Это слово в переводе с итальянского означает «шутка». Первоначально скерцо было одной из частей классической симфонии, иногда заменявшей традиционный менуэт, а потом стало вполне самостоятельным музыкальным жанром. Основные формальные признаки скерцо — стремительный быстрый темп и трехчастная форма da capo. Но в самой музыке скерцо, несмотря на его «шуточное» название, юмор присутствует далеко не всегда, как, например, в скерцо Фредерика Шопена. Исключением являются скерцо, написанные намеренно смешно, — например, юмористическое скерцо «Кот и мышь» (The Cat and the Mouse. Scherzo Humoristique) Аарона Копленда. Юмор в этом скерцо проявляется в звукоизобразительности — в частности, в передаче кошачьего мяуканья звуками фортепиано или в изображении стремительной погони кота за мышью.

Иногда юмористическая идея, сознательно заложенная композитором в музыкальном произведении, проявляется не столько в музыке, сколько в названии. Знаменитое Рондо соль мажор (Rondo à capriccio, op. 129) Людвига ван Бетховена — стремительное, мощное и яростное, возможно, воспринималось бы совсем по-другому, если бы не авторский подзаголовок «Ярость по поводу утерянного гроша» (Die Wut über den verlorenen Groschen). Естественно, настоящая бетховенская буря, неожиданно оказавшаяся в стакане воды, не может не вызвать у слушателя добродушную усмешку.

Особым любителем смешных названий был французский композитор Эрик Сати. В списке его произведений можно обнаружить «Вялые прелюдии для собаки» (Préludes flasques, pour un chien), «Бюрократическую сонатину» (Sonatine bureaucratique), «Изысканные вальсы пресыщенного жеманника» (Valses distinguées du précieux dégoûté) и многое другое. Однако в самой музыке этих произведений ничего собственно смешного нет.

Противоположность этим шуткам — чисто музыкальный юмор, восприятие которого основано на тонких ассоциациях, заложенных композитором в музыку в надежде, что мы их поймем и оценим. Характерный пример такого юмора — сюита «Карнавал животных» (Le carnaval des animaux) Камиля Сен-Санса с подзаголовком «Большая зоологическая фантазия» (Grande fantaisie zoologique). Это та самая сюита, в состав которой входит знаменитый «Лебедь» (Le Cygne), который с легкой руки балетмейстера Михаила Фокина и балерины Анны Павловой стал известен в России как «Умирающий лебедь». На самом деле лебедь Сен-Санса и не думал умирать, а лишь важно и самодовольно демонстрировал свою красоту слушателям.

В 14 пьесах «Карнавала животных» композитор применял самые разнообразные юмористические приемы. Одним из них было звукоподражание, популярное у французских музыкантов еще со времен барокко: например, забавное кудахтанье и кукареканье в пьесе «Куры и петухи» (Poules et Coqs), трогательный голос «Кукушки в чаще леса» (Le coucou au fond des bois) и нарочно противные крики осла в пьесе «Персонажи с длинными ушами» (Personnages à longues oreilles) — которые мастерски изображали инструменты симфонического оркестра.

Другим юмористическим приемом этого цикла было использование мелодических, тембровых и других контекстных ассоциаций. В частности, звучание известных мелодий в необычном изложении. Так, например, тягучая тема пьесы «Черепахи» (Tortues) на поверку оказалась замедленной версией самого знаменитого французского канкана из оперетты Жака Оффенбаха «Орфей в аду» (Orphée aux Enfers). Или пьеса «Ископаемые» (Fossiles), в которой на протяжении около полутора минут в темпе Allegro ridicolo («насмешливое» аллегро) звучат темы из «Пляски смерти» (Danse macabre, op.40) самого Сен-Санса в изложении ксилофона, изображающего стук костей пляшущих скелетов; известной французской песенки «Ah, vous dirai-je, maman!»; а также каватины Розины из оперы Джоаккино Россини «Севильский цирюльник». Особо ироничной получилась пьеса Сен-Санса «Пианисты» (Pianistes). Эти «страшные звери» его музыкального зоопарка изображаются при помощи двух роялей, на которых исполнители нарочито неумело, но занудно-настойчиво разыгрывают гаммы и упражнения.

Русская классическая музыка в целом отличается от западноевропейской повышенной философской нагрузкой. Именно поэтому ее по большей части сложно использовать в качестве фона: она слишком серьезна и заставляет себя слушать. И даже юмор, который иногда присутствует в произведениях русских композиторов, почти никогда не бывает вполне беззаботным. Это всегда либо сатира — социальная или политическая, либо гротеск, либо смех сквозь слезы, рефлексию и самоуничижение.

Один из ярких примеров русского музыкального юмора — сатирическая песня-сценка «Раёк» Модеста Мусоргского, в которой композитор высмеял некоторых известных деятелей культуры того времени. Сделал он это так мастерски, что, по свидетельствам очевидцев, сами объекты насмешек до слез хохотали во время премьеры сочинения.

Опера другого композитора «Могучей кучки» Александра Бородина — «Богатыри», невероятно смешная сама по себе, оказалась настолько неудобной для власти, что обе попытки поставить ее — и при царском режиме, и в СССР 1930-х годов — были запрещены цензурой. А в опере Николая Римского-Корсакова по сказке Александра Пушкина «Золотой петушок», поставленной в 1908 году, вскоре после первой русской революции, царь Додон в «муках творчества» выдавливал из себя любовное признание на мотив песенки «Чижик-Пыжик». Это было и смешно, и невероятно смело — и потому положило начало череде «эзоповых» протестов деятелей искусства против режима как явления.

В более безобидном контексте — как озорное ребячество — использовал похожий прием Дмитрий Шостакович в Первом концерте для фортепиано с оркестром (op. 35), первая часть которого начиналась с интонаций «Аппассионаты» (Сонаты для фортепиано №23 фа минор Людвига ван Бетховена) — не без намека на известную ленинскую фразу «Ничего не знаю лучше Аппассионаты». В задорном финале Концерта цитата из Ре-мажорной сонаты Йозефа Гайдна (Hob. XVI: 37) весело соседствовала с мотивами уличных песенок про «Цыпленка жареного» и «Отличные галоши».

В дальнейшем юмор Шостаковича приобрел более мрачную окраску, приблизился к гротеску и политической сатире: в его зрелых сочинениях периодически возникали ритмы еврейского танца фрейлахс или интонации грузинской песни «Сулико», напоминавшие о жертвах сталинских репрессий и о периодических гонениях на евреев в СССР. Пародийно-сатирический характер носил и эпизод нашествия из первой части Седьмой симфонии (соч. 60) Шостаковича: нарочитая тупость и механистичность темы этого эпизода стала музыкальной карикатурой на врага, в духе шаржей кукрыниксов.

Одним из традиционных поводов для иронии у русских композиторов была тема пьянства, приобретавшая разную окраску — от карикатурного юмора в песне Александра Дюбюка «Улица, улица» до зловещего гротеска в песне пьянеющего Варлаама «Как едет Ён» из оперы Модеста Мусоргского «Борис Годунов».

Сатира социальная чаще всего жила в песнях. Например, в «Козле» Александра Даргомыжского и «Семинаристе» Модеста Мусоргского. Ее отголоски слышны и в советской музыке, в частности у того же Шостаковича, например в его «Сатирах» на слова Саши Черного.

Пожалуй, одно из немногих просто юмористических произведений русской музыки — это «Парафразы» для фортепиано в три руки, написанные целой группой русских композиторов — Александром Бородиным, Николаем Римским-Корсаковым, Цезарем Кюи и Анатолием Лядовым. Это коллективное сочинение было остроумной пародией на различные музыкальные жанры и стили, популярные во второй половине XIX века, вместе с присущими им штампами и банальностями.

Указание на исполнение «Парафраз» именно в три руки, а не в две и не в четыре, говорит о том, что один из двух пианистов, сидящих за инструментом, может играть свою партию всего одной рукой — настолько она незатейлива. Кстати говоря, в англоязычной традиции эта тема, популярная во всем мире, называется «chopsticks». Тем самым имеется в виду, что ее можно сыграть всего двумя пальцами — или вообще китайскими палочками для еды.