Петр Тодоровский
Петр Тодоровский сохранил репутацию хорошего человека и хорошего режиссера, что большая редкость в творческой среде. И еще — сохранил легкое дыхание. Может, потому, что никуда особенно не спешил, не рвался вперед прогресса. С молодости находился в окружении приличных людей. Как оператор снимал фильмы Хуциева и Миронера, сценарий своего второго фильма «Верность» написал вместе с Окуджавой, а полузапрещенного «Фокусника» поставил по Александру Володину. Заметное место Тодоровского в шестидесятнической мифологии обозначилось и памятным эпизодом, сыгранным им у того же Хуциева в картине «Был месяц май», где впервые столь явно отразилась его фронтовая биография. И тем не менее Тодоровский не числился в первом ряду режиссеров-шестидесятников. Он слыл тихим лириком, мастером «городских романсов», богатых на пьянящую задушевность, но не на изыски стиля и тем паче не на высоколобую интеллектуальность.
«Легкое дыхание». Андрей Плахов, «Сеанс», 25.05.2013:
Принято считать, что Тодоровскому присуще лирическое мироощущение. Это так, да не совсем. Его режиссерский дебют «Никогда» — весьма мрачный фильм об одиночестве, в нем предчувствие скорого конца оттепели. И в «Верности», и в «Фокуснике» безусловна апология светлого и доброго отношения к жизни, однако столь же безусловно и мучительное, но упрямое сопротивление их автора искажению нравственной реальности.
Время Тодоровского пришло уже в 80-е годы, расколотые пополам перестройкой. Он был один из немногих, кому удалось избежать возведенной в канон пошлости так называемого «народного кино» — притом что он действительно создавал кассовые шлягеры. Их образцом может служить бенефисная для Людмилы Гурченко «Любимая женщина механика Гаврилова», а в более амбициозном варианте — «Военно-полевой роман». Награжденный в Берлине (приз за лучшую роль Инне Чуриковой) и номинированный на «Оскар» этот фильм подтвердил, что и советское кино не чуждо мировой тяги к ретромелодраме с отблесками фассбиндеровских открытий.
Для самого Тодоровского эта картина знаменовала начало мифологизации собственных воспоминаний. Но прежде чем продолжить их, он снял едва ли не самую громкую свою ленту — «Интердевочку». При видимой скандальности и пикантности темы она полна неисправимого романтизма и той наивности, которая делает фильмы Тодоровского одновременно беззащитными и не требующими защиты.
Все то, что в перечислении кажется банальным набором (непринужденная интонация, незамутненные чувства, непошлый юмор), складывалось у Тодоровского в совсем не банальную, прелестную сумму свойств его фильмов, обеспеченных прежде всего его личными человеческими свойствами. Он сумел сохранить их в неприкосновенности и позже, в отличие от многих шестидесятников, из которых кто скуксился, кто скурвился, кто превратился в пародию на себя. А вот у Тодоровского получилось претворить оттепельные идеалы, скрывшиеся за ностальгической дымкой, в очень конкретные переживания и неповторимый человеческий опыт.
Это была своего рода частная тодоровская мифология эпохи сороковых-пятидесятых. Вослед «Военно-полевому роману» он сделал мелодраму из послевоенной жизни «Анкор, еще анкор!» и трагикомедию из времен вгиковской юности «Какая чудная игра». Этими фильмами Тодоровский, уже в постсоветскую эпоху, продлил жизнь нашему традиционному гуманистическому кино; их можно сколько угодно обвинять в старорежимности — любовь зрителей была отдана им, а не остромодным новинкам».
