Памятники архитектуры, не признанные современниками

Огюст Монферран возводил Исаакиевский собор почти полвека, с 1819 по 1858 год, — неудивительно, что главный петербургский долгострой XIX века был темой для бурного обсуждения в те годы. Поклонники стиля Исаакиевского собора считали его памятником «тонкого вкуса императора Николая» и его «беспримерной щедрости». Консервативное издание «Северная пчела» опубликовало хвалебный отзыв о храме: «Все в этом храме гигантское, служащее эмблематическим изображением нашего отечества. В исполнении мы видим силы России, в материалах — ее богатство, в формах — искусство нашей образованности».

В то же время художник Карл Брюллов так высказывался об Исаакии: «Зачем эта мрачная масса в нашем мрачном климате… Белый, с золотыми маковками букет к небесам был бы лучше». Другой современник Монферрана, архитектор Нового Эрмитажа Лео фон Кленце, критикуя Исаакиевский собор, замечал, что «части монумента не вполне гармонируют с целым, что некоторые из них, как-то портики с возвышающимися над ними барельефами, слишком грандиозны, тогда как другие, именно четыре малые купола, окружающие главный, слишком мелки по отношению к высоте и объему здания».

Грандиозный собор Константина Тона, который некоторое время был самым высоким зданием Москвы, вызывал противоречивые эмоции у современников. Заказчик храма, император Николай I, был от него в восторге, как и, например, издатель журнала «Вестник архитектуры» Андрей Жуковский. Жуковский писал: «Сравнивая Успенский собор

и храм Христа Спасителя, вы удивитесь гениальности Тона и отдадите ему преимущество не только перед Аристотелем Фиораванти, но и перед знаменитыми итальянцами».

Однако многим деятелям культуры собор казался ужасающе безвкусным. Художник Василий Верещагин называл храм Христа Спасителя «прямым воспроизведением знаменитого Тадж-Махала в городе Агра», построенным «довольно бездарным архитектором Тоном». Философ Евгений Трубецкой же сравнивал собор с «огромным самоваром, вокруг которого благодушно собралась патриархальная Москва».

Московский миллионер Арсений Морозов, впечатленный португальским дворцом Пена в Синтре, заказал архитектору Виктору Мазырину особняк в неомавританском стиле. Но витые колонны, лепнина в виде ракушек и другие декоративные излишества не пришлись по вкусу жителям города. Москвичи окрестили особняк «домом дурака». Аналогичного мнения была и мать Арсения — Варвара Морозова, заявившая сыну: «Раньше одна я знала, что ты дурак, а теперь вся Москва будет знать!» Актер Михаил Садовский посвятил дворцу эпиграмму: «Сей замок на меня наводит много дум, и прошлого мне стало страшно жалко. Где прежде царствовал свободный русский ум, там ныне царствует фабричная смекалка». А Лев Толстой даже высказался о доме Морозова в романе «Воскресение»: на его страницах князь Нехлюдов назвал особняк «глупым ненужным дворцом какого-то глупого ненужного человека».

Построенный в 1902–1903 годах на Невском проспекте магазин купцов Елисеевых петербуржцы сразу невзлюбили. Творение архитектора Гавриила Барановского современники считали чужеродным, иронично называли его «купеческими чертогами» или «тортом». Поэт Георгий Иванов однажды написал, что «на Невском, как грибы, вырастали одно за другим «роскошные» здания — настоящие «монстры», вроде магазина Елисеева или дома Зингера».

Один из самых интересных доходных домов Москвы, так называемый «Дом с рюмкой», был построен архитектором Валентином Дубовским по заказу купца Филатова. Хотя сегодня многих восхищает это здание с колоколообразным куполом в виде перевернутой рюмки, современники сначала дом не приняли. В одной из газет критик отозвался о доме Филатова следующим образом: «Каждый новый год

приносит Москве несколько десятков новых, чудовищно нелепых зданий, которые врезаются в городские улицы с какой-то особенной, только одной Москве свойственной, удалью. Ну, где еще встретишь что-нибудь подобное

новому дому в начале Остоженки…»

Знаменитое здание, созданное Константином Мельниковым, в рецензии газеты «Правда» называли «бетонными опухолями», примером «фальшивой, псевдореволюционной «новизны, которую стараются насадить мелкобуржуазные формалисты от архитектуры». «Комсомольская правда» писала, что «самое болезненное средневековое воображение, самые мрачные фантазии Босха бледнеют перед творениями архитектора Мельникова, перед уродством его сооружений, где все человеческие представления об архитектуре поставлены вверх ногами». Наконец, архитектор Каро Алабян считал, что, проектируя это здание, Мельников не учитывал потребности человека, сделал все «шиворот-навыворот» исключительно ради «оригинальничанья».

Жилой дом для сотрудников Моссовета, построенный Иваном Жолтовским в 1932–1934 годах, также был объектом критики современников. Архитектор Виктор Веснин называл здание «гвоздем выставки (выставки архитектурных проектов мастерских Моссовета 1934 года. — Прим. ред.), который вошел очень крепко в головы всех архитекторов». Критики считали, что пропорции дома искажены, равновесие нарушено и в здании нет гармонии. Архитектор Виктор Балихин сказал: «Мы видим вместо живого организма, вместо живого цветка — точно сорванные розы, поставленные в стакан воды, потерявшие свой аромат, розы, которые, несомненно, должны умереть».