Олег Каравайчук: небесный тапёр

Олег Каравайчук для многих — спорная фигура. Кто-то считает, что он тапёр (аккомпаниатор. — Прим. ред.), а не композитор. Но есть и музыканты, которые его очень высоко ценят. Сам Шостакович, по ряду свидетельств, называл его гением и однажды подарил Каравайчуку свои ноты с автографом — в признание его дара.

Олег Николаевич прожил долгую жизнь, в течение которой менялся и проявлялся по-разному. Предопределяли эти перемены в том числе и драматические события, какие не могут пройти бесследно для человека: смерть отца, матери. Я в своем фильме разделил его жизнь на три периода. Первый — Каравайчук — гениальный ребенок, вундеркинд, игравший перед Сталиным.

Второй — Каравайчук-композитор. Здесь он не сразу проявил свой оригинальный дар: его первые работы к фильмам «Алеша Птицын вырабатывает характер», «Два капитана», «Поднятая целина» талантливы, но мало чем выделяются на фоне произведений других советских кинокомпозиторов. Он развивался постепенно, искал свой стиль и состоялся уже к середине 60-х годов.

Он был очень противоречивым кинокомпозитором, но при этом одним из самых успешных. Да, у него был образ гонимого гения, но его с восторгом принимали, иначе он не написал бы музыку более чем к 150 фильмам! Для одних его внешняя холодность и необычная манера игры были неприемлемы, а на кого-то, наоборот, очень сильно действовали, например на легендарных режиссеров «Ленфильма» — Илью Авербаха, Семена Арановича или же на таких театральных титанов, как Анатолий Эфрос или Лев Додин. Как кинокомпозитор он был крайне успешен и даже по советским меркам, богат потому что киномузыка хорошо оплачивалась — правда, только до перестройки.

Третий период — Каравайчук — автор перформансов, хотя это слово Олегу Николаевичу не понравилось бы. Он выступал с личными представлениями, импровизируя как музыкант и руководя зрелищем как режиссер: привлекал балетных исполнителей, показывал разные видеозаписи со своей музыкой.

Вокруг его личности в разное время сложилось множество мифов и легенд: например, о том, что он не закончил Консерваторию, но это неправда: сохранился диплом. Я думаю, что эти мифы были в каком-то смысле стилем его жизни, он и сам их любил. И они не говорят о нем как о шарлатане — так его воспринимали люди.

Маска сумасшедшего гения, чуть ли не городского сумасшедшего, позволяла ему быть свободным. Эта свобода была необходима для творчества, она формировала его мироощущение.

Поэтому он никогда не делал того, что ему не нравится: он работал в пределах заказа, но всегда с большим удовольствием.

Основа творчества Каравайчука — импровизация, а для этого нужно было вдохновение. Срывы его концертов происходили не от вздорного характера, а от отсутствия вдохновения. На первый взгляд может показаться, что это был «взбрык», но все глубже и сложнее: просто в этот день «муза не пришла», а без настроя он не мог творить. Поэтому иногда на репетициях играл лучше и выдавал больше, чем на концертах.

Неслучайно он играл в наволочке: не хотел, чтобы его одолевала публика. Мог прийти в ярость от щелчка фотоаппарата. Но самым главным для него было уйти от того, что он называл «житухой». Когда он выходил на сцену, для него было важно, чтобы ни одной чешуйки от этой обывательской кожи на нем не было. Стоило струне, соединяющей его с «верхним миром», оборваться — и все. Оттого он часто называл себя медиатором — передатчиком музыки, ключ к которой он видел в «высших сферах».

Я не ставлю своей задачей разоблачение или подтверждение тех или иных мифов и легенд, сложившихся вокруг его жизни. Апокрифы о Каравайчуке интереснее сухих фактов: в них образ Олега Николаевича отображается полнее и правдивее. Например, вместо истории с дипломом я скорее расскажу, как он на выпускном экзамене вместо музыки Скрябина сыграл свою, а выдал за Скрябина. Обман раскрылся, и был скандал.

По другим фильмам, которые я видел, складывается впечатление, что Каравайчук — городской сумасшедший, попросту говоря — фрик. Но это не так: он был очень умным человеком с поэтическим мышлением и великолепным даром слова. У него был непривычный, пафосный стиль, он любил коверкать слова, создавать неологизмы, добиваясь яркого образного решения. Но перед нами в результате представал поэт-философ.

Одна из моих задач — показать Олега Николаевича таким.

Я не хочу определять, гений он или нет. Одно очевидно: человек он был очень незаурядный. Его музыка вызывает восторг у совершенно неподготовленной публики. В конце концов, большинство режиссеров, работавших с его музыкой, не имели никакого музыкального образования. Но своими вальсами, холодными и яростными одновременно, или своими «простыми» мелодиями на основе элементарной гаммы он умел заворожить, как шаман.

Эти две грани в личности Олега Николаевича неотделимы друг от друга. Прежде всего, я хочу продемонстрировать мастера-музыканта — маэстро, но и дать почувствовать человека, конечно же. Он целиком отдал себя музыке, что сопряжено с неизбежными человеческими потерями. Он был одновременно и несчастлив, и счастлив: лишен нормальной семьи, комфортной человеческой жизни. Он ведь жил очень строго и одиноко, совсем один, в деревянном домике — вплоть до самого конца, до 88 лет. Может быть, и страдал из-за этого. Но при этом был счастлив, потому что мог отдаться тому, что любил больше всего. Чем он занимался в последнее время? Сочинял музыку — просто сочинял мелодии в голове, даже не записывая их и не всегда исполняя. Что-то из этого выдавал в импровизациях — делился с публикой.

Он мог часами говорить о музыкальных идеях, а завтра интерпретировать их совершенно иначе.

Олег Николаевич очень глубоко погружался в мир, где его собеседниками становились Вагнер, Моцарт, Бах — с ними он и вел музыкальный диалог. О перипетиях своей личной жизни он вспоминал безо всякого интереса и без энтузиазма. Кое-что записано, но очень мало. Теперь музыканта нет, и главные вехи его биографии знать все-таки надо, но не для любопытства, а чтобы уйти от поверхностного восприятия и, насколько это возможно, понять глубину и уникальность этой творческой личности.