Литературные мастер-классы Чехова

Антон Чехов, как известно, был ярым поборником простоты и краткости. Но за лаконичностью писателя стояла кропотливая работа. Как отмечал в своих лекциях Владимир Набоков, Чехову были чужды «оранжерейные прилагательные» и «мятно-сливочные эпитеты», он был художником с минимальным стилистическим инструментарием.

Эти же принципы писатель старался прививать и начинающим авторам. Впрочем, делал это Чехов всегда деликатно — да и то когда его об этом просили. Чаще всего советы носили форму дружеских рекомендаций или ироничных комментариев по поводу собственных литературных неудач. Так, Максиму Горькому, который просил указать на недостатки его рассказов, Антон Чехов ответил в письме: «Вы как зритель в театре, который выражает свои восторги так несдержанно, что мешает слушать себе и другим. Особенно эта несдержанность чувствуется в описаниях природы, которыми Вы прерываете диалоги; когда читаешь их, эти описания, то хочется, чтобы они были компактнее, короче, этак в 2–3 строки». Также Чехов порекомендовал Горькому избегать в описаниях природы антропоморфности в духе «море дышит, небо глядит, степь нежится, природа шепчет, говорит, грустит» — и добавил: «Красочность и выразительность в описаниях природы достигаются только простотой, такими простыми фразами, как «зашло солнце», «стало темно», «пошел дождь» и т. д.»

Иван Бунин вспоминал беседы с Чеховым на эту же тему: «Море смеялось, — продолжал Чехов, нервно покручивая шнурок от пенсне. — <…> Море не смеется, не плачет, оно шумит, плещется, сверкает… Посмотрите у Толстого

: солнце всходит, солнце заходит… птички поют… Никто не рыдает и не смеется. А ведь это и есть самое главное — простота…».

Не понимал Чехов и чрезмерного пристрастия авторов к определениям. «Читая корректуру, вычеркивайте, где можно, определения существительных и глаголов», — советовал Чехов Горькому. — «У Вас так много определений, что вниманию читателя трудно разобраться и оно утомляется. Понятно, когда я пишу: «человек сел на траву» <…> Наоборот, неудобопонятно и тяжеловато для мозгов, если я пишу: «высокий, узкогрудый, среднего роста человек с рыжей бородкой сел на зеленую, уже измятую пешеходами траву, сел бесшумно, робко и пугливо оглядываясь».

Писателю Николаю Ежову Чехов рекомендовал воспитывать вкус к хорошему языку чтением: «Читайте побольше, Вам нужно поработать над своим языком, который грешит грубоватостью и вычурностью <…> Читайте больше серьезных книг, где язык строже и дисциплинированнее, чем в беллетристике».

У писательницы Лидии Авиловой Чехов замечал пренебрежение логикой: «Для чего это Вашей героине понадобилось ощупывать палкой прочность поверхности снега? И зачем прочность? Точно дело идет о сюртуке или мебели. (Нужно плотность, а не прочность.) И «поверхность снега» тоже неловкое выражение, как «поверхность муки» или «поверхность песку»…». Также писатель советовал избавляться от косноязычия: «Затем встречаются и такие штучки: «Никифор отделился от столба ворот» или «крикнул он и отделился от стены». Ей же, по поводу благозвучия фраз: «Надо выбрасывать лишнее, очищать фразу от «по мере того», «при помощи», надо заботиться об ее музыкальности и не допускать в одной фразе почти рядом «стала» и «перестала». Голубушка, ведь такие словечки, как «Безупречная», «На изломе», «В лабиринте», — ведь это одно оскорбление».

Чехов считается одним из первых русских писателей, который по-настоящему реабилитировал жанр рассказа, ввел его в разряд «серьезной литературы». Он же довел его форму до эталона.

Лидии Авиловой писатель предлагал избавляться от ненужных деталей и избегать затяжной экспозиции в рассказе «Ко дню ангела»: «Вы нагромоздили целую гору подробностей, и эта гора заслонила солнце. Надо сделать или большую повесть, этак в листа четыре, или же маленький рассказ, начав с того момента, когда барина несут в дом». Ей же по поводу другого рассказа: «Во-первых, архитектура… Начинать надо прямо со слов: «Он подошел к окну»… и проч. Затем герой и Соня должны беседовать не в коридоре, а на Невском, и разговор их надо передавать с середины, дабы читатель думал, что они уже давно разговаривают». По поводу одного из ранних рассказов Бунина, Чехов отвечал автору: «Писал ли я Вам насчет «Сосен»? — это очень ново, очень свежо и очень хорошо, только слишком компактно, вроде сгущенного бульона».

Другая, характерная для Чехова, форма — повесть. Однако и он сам освоил этот жанр не без труда.

Немалая часть чеховских советов той же Лидии Авиловой касалась героев: «…оставьте Дуню, но утрите ей слезы и велите ей попудриться. Пусть это будет самостоятельная, живая и взрослая женщина, которой поверил бы читатель. Нынче, сударыня, плаксам не верят. Женщины-плаксы к тому же деспотки». Предостерегал Чехов молодую писательницу и от нарочитого стимулирования сочувствия: «Когда изображаете горемык и бесталанных и хотите разжалобить читателя, то старайтесь быть холоднее — это дает чужому горю как бы фон, на котором оно вырисуется рельефнее. А то у Вас и герои плачут, и Вы вздыхаете. Да, будьте холодны».

Максиму Горькому Антон Чехов советовал уехать из провинции, потому что писателю нужно «больше видеть и больше знать». Он сравнивал воображение Горького с печкой, которой дают мало дров, что сказывалось и на персонажах: «Это чувствуется вообще, да и в отдельности в рассказах; в рассказе Вы даете две-три фигуры, но эти фигуры стоят особнячком, вне массы; видно, что фигуры сии живут в Вашем воображении, но только фигуры, масса же не схвачена».

Критики не раз отмечали «цинизм» Чехова, ставили ему в вину «безыдейность» и отсутствие так называемой авторской позиции.

По поводу тем и сюжетов Чехов следовал все тому же принципу — простоте. Писать, по мнению Чехова, можно о чем угодно, хоть о пепельнице: «Никаких сюжетов не нужно. В жизни нет сюжетов, в ней все перемешано — глубокое с мелким, великое с ничтожным, трагическое со смешным. Вы, господа, просто загипнотизированы и порабощены рутиной и никак не можете с ней расстаться».

Обязательным условием для того, чтобы стать профессиональным писателем, Антон Чехов считал не способности, а труд, «многописание». «Талант познается не только по качеству, но и по количеству им содеянного», — отмечал он в письме Петру Сергеенко. Об этом же — брату Александру: «Чтобы в беллетристике терпеть возможно меньше неудач или чтобы последние не так резко чувствовались, нужно побольше писать, по 100–200 рассказов в год. В этом секрет».

Кроме таланта, считал Чехов, писателю также необходимы «возмужалость», «чувство личной свободы» и жизненный опыт. По поводу последнего он писал Горькому: «Сколько Вам лет? <…> мне кажется, что Вам, пока Вы еще молоды, следовало бы покинуть Нижний

и года два-три пожить, так сказать, потереться около литературы и литературных людей; это не для того, чтобы у нашего петуха поучиться и еще более навостриться, а чтобы окончательно, с головой влезть в литературу и полюбить ее; к тому же провинция рано старит». И ему же: «Вы человек молодой, сильный, выносливый, я бы на Вашем месте в Индию укатил, черт знает куда, я бы еще два факультета прошел». Сам Чехов много путешествовал — ездил по южным губерниям, в Крым, на Кавказ, на остров Сахалин, куда добирался 82 дня через Сибирь. Также он побывал на Дальнем Востоке, в в Гонконге, Сингапуре, Константинополе.