Когда снимаешь фильм, как будто бежишь стометровку…
«Я шагаю по Москве», «Афоня», «Осенний марафон», «Кин-дза-дза»… Практически каждый фильм режиссера Георгия Данелии мгновенно расходился на цитаты. «Как часто я не способен ощутить ту грань, что отделяет жизнь от вымысла», — признается мастер. Возможно, поэтому в его картинах грань между смешным и грустным столь тонкая, драма и комедия перетекают друг в друга.
Кажется, что будущее Георгия Николаевича было предопределено. Благодаря влиятельным родственникам он мог легко поступить во ВГИК. Но принял другое решение. О своей жизни Георгий Данелия рассказывает в автобиографической книге «Безбилетный пассажир»:
Мама работала на «Мосфильме» вторым режиссером и знала многих мастеров ВГИКа, а муж ее сестры, знаменитой актрисы Верико Анджапаридзе, кинорежиссер Михаил Чиаурели снимал фильмы о Сталине и был тогда одним из самых влиятельных деятелей кино. Но поступать во ВГИК я отказался — блат был чересчур явным. И к тому же никакой тяги к режиссуре у меня не было, как, впрочем, и ни к чему другому. Кроме джаза. (О джазе расскажу потом.)
— Но в какой-нибудь институт поступать надо обязательно, — сказала мама. — А то тебя в армию заберут.
В армию мне не хотелось. Мой приятель Женя Матвеев собирался в архитектурный, и я решил идти с ним — за компанию.
Отучившись в МАрхИ, Данелия получил распределение по специальности, но, гуляя вечером с другом, купил газету и узнал, что при «Мосфильме» открываются высшие режиссерские курсы, на которые будут принимать людей творческих профессий — художников, писателей, театралов, музыкантов и… архитекторов.
— Ну какой из тебя режиссер? — сказала вечером мама. — Ты же видел режиссеров. Знаешь, какие они.
Режиссеров я видел, и очень многих. До войны мы жили в бараке в Уланском переулке. <…> Все они были яркие, колоритные личности и излагали свои мысли образно, красиво и очень складно.
Когда мне было лет пять, мамина подруга Аллочка на ночь вместо сказок рассказывала мне историю Римской империи. Когда мы добрались до Цицерона, я представлял его себе в виде Григория Львовича Рошаля — в берете, очках, при бабочке, но в тоге (Рошаль у нас бывал чаще других).
Первым фильмом Данелии, на котором он выступил уже как основной режиссер, стала экранизация повести Веры Пановой «Сережа».
<…> Я устроился третьим вторым режиссером к режиссеру Файнциммеру на картину «Девушка с гитарой». Проработал два месяца и понял, что уже не хочу быть вторым режиссером. Хочу снимать сам!
Редактор Марьяна Качалова, которая курировала курсы, сказала:
— Ищите сценарий. Будет сценарий — будет шанс. Хорошо бы современный, на производственную тематику. Или военно-патриотический.
<…>
Пришел ко мне Игорь Таланкин (мы с ним вместе учились на курсах) с тоненькой книжечкой:
<…>
Пришел ко мне Игорь Таланкин (мы с ним вместе учились на курсах) с тоненькой книжечкой:
— «Сережу» Пановой читал?
— Нет.
— На, прочти. Если понравится, объединимся.
Я дочитал до половины и сказал:
— Классная штука. Давай срочно звонить Пановой, пока кто-нибудь не перехватил.
Позвонили в Ленинград Вере Федоровне Пановой, сказали, что мы молодые режиссеры, хотим снять фильм по ее повести «Сережа» и просим ее написать сценарий. Панова отказалась: «Некогда, да и не умею». (До фильма «Сережа» Панову никто не экранизировал.)
— Да там почти готовый сценарий!
— Вот и напишите сами.
Писали сценарий так: я сидел за машинкой и печатал одним пальцем, а Таланкин, задрав ноги, лежал на диване. Работали дружно. Разногласия возникали только по форме. Таланкин сочинял:
— Колокольня стремительно уносилась вверх. Казалось, по небу плывут не облака, а колокольня плывет в них.
А мне лень печатать одним пальцем столько лишних слов, и я печатал просто «колокольня».
Спор.
Или Таланкин начинал описывать туманное сиреневое утро, а я печатал: «Утро».
Скандал.
<…>
Тут как раз собрался съезд писателей. Панова приехала в Москву, мы созвонились, и она назначила нам встречу в ресторане Дома литераторов.
<…>
Оказывается, через несколько дней после нашего звонка к Пановой пришли с «Ленфильма» покупать права на экранизацию «Сережи», но она отказала. Сказала, что звонил кто-то из Москвы и она уже дала им разрешение писать сценарий. На вопрос «Кто?» Панова ответить не смогла, потому что мы забыли ей сказать, как нас зовут.
— Как идет работа над сценарием? Получается?
— Переводим действие на киноязык. Хотите, прочитаем сцену? — предложил Таланкин.
— Прочитайте.
Таланкин открыл папку, где лежала наша гордость — только что законченные «Похороны прабабушки»:
— Вера Федоровна, только этот эпизод идет под музыку. Без музыки все будет восприниматься не так эмоционально. Поэтому, если не возражаете, Георгий Николаевич будет напевать мелодию.
Панова не возражала. И Таланкин с выражением начал читать:
— Идет по земле тень Сережи. Раздаются звуки похоронного марша.
Я запел «Траурный марш».
— В кадр входят тени людей, несущих гроб. Идут под музыку тени с гробом. Камера панорамирует вверх. Проплывают ветви деревьев. Чистое небо. Слышно, как падает земля на крышку гроба…
— Бум! Бум! Бум! — изобразил я и снова запел.
— Камера панорамирует вниз. В кадр входит белая кладбищенская стена. На ней тени стоящих у могилы и тени двух рабочих. В кадре слепое, в подтеках лицо полуобвалившегося памятника. И вдруг памятник стремительно проваливается вниз…
— Цам! — изобразил я тарелки…
Немногочисленные посетители ресторана стали на нас оглядываться.
— Камера взлетает в небо…
— Цам!
— …летит над маленькими и нестрашными крестами могил. Тени крестов все гуще и гуще. Отчаянный Сережин вскрик, — Таланкин повысил голос. — Музыкальный акцент!
— Тррр-рр! Цам! — Я добавил к тарелкам барабанную дробь.
— Камера, вылетев за ограду кладбища, останавливается на краю обрыва! И мы слышим голос Сережи: «Коростелев, а я тоже умру?» И голос Коростелева: «Нет, брат, ты никогда не умрешь», — с пафосом закончил Таланкин.
— И тут вступает флейта, — сказал я.
Выслушав всю эту ахинею, бедная Панова долго молчала.
— Ну как? — не выдержали мы.
— Извините, товарищи, но я в кино не очень понимаю, — сухо сказала она. И ушла.
На «Мосфильме» фильм приняли, мягко говоря, прохладно. Директор киностудии охарактеризовал «Сережу» как ленту серую и безликую. Но Пановой картина понравилась. Более того, фильм отправили на кинофестиваль в Чехословакию, где он получил «Хрустальный глобус». Директор «Мосфильма» тут же позвонил в «Искусство кино», чтобы «Сережу» переквалифицировали «из средних в выдающиеся». Но поздно — номер ушел в печать.
Получив «Хрустальный глобус», мы попали в разряд «наши молодые, подающие надежды режиссеры». Так нас называли в прессе лет пятнадцать. А потом, без переходного периода, сразу перевели в «наши старейшие мастера».
Смотрите также
