Другие здания
       лежат,
          как грязная кора,
в воспоминании
        о Notre-Dame’e.
Прошедшего
      возвышенный корабль,
о время зацепившийся
           и севший на мель.
Раскрыли дверь —
         тоски тяжелей;
желе
   из железа —
         нелепее.
Прошли
    сквозь монаший
            служилый елей
в соборное великолепие.
Читал
   письмена,
        украшавшие храм,
про боговы блага
         на небе.
Спускался в партер,
          подымался к хорам,
смотрел удобства
         и мебель.
Я вышел —
     со мной
         переводчица-дура,
щебечет
    бантиком-ротиком:
«Ну, как вам
      нравится архитектура?
Какая небесная готика!»
Я взвесил все
       и обдумал, —
             ну вот:
он лучше Блаженного Васьки.
Конечно,
    под клуб не пойдет —
              темноват, —
об этом не думали
         классики.
Не стиль…
     Я в этих делах не мастак.
Не дался
    старью на съедение.
Но то хорошо,
       что уже места
готовы тебе
      для сидения.
Его
  ни к чему
       перестраивать заново —
приладим
     с грехом пополам,
а в наших —
      ни стульев нет,
             ни орга̀нов.
Копнёшь —
     одни купола.
И лучше б оркестр,
         да игра дорога —
сначала
    не будет финансов, —
а то ли дело
      когда орга́н —
играй
   хоть пять сеансов.
Ясно —
    репертуар иной —
фокстроты,
      а не сопенье.
Нельзя же
     французскому госкино
духовные песнопения.
А для рекламы —
        не храм,
            а краса —
старайся
    во все тяжкие.
Электрорекламе —
         лучший фасад:
меж башен
      пустить перетяжки,
да буквами разными:
          «Signe de Zoro»,
чтоб буквы бежали,
          как мышь.
Такая реклама
       так заорет,
что видно
     во весь Boulmiche.
А если
   и лампочки
         вставить в глаза
химерам
    в углах собора,
тогда —
    никто не уйдет назад:
подряд —
    битковые сборы!
Да, надо
    быть
       бережливым тут,
ядром
   чего
     не попортив.
В особенности,
       если пойдут
громить
    префектуру
          напротив.