Похоронный обряд в Жуковском районе Брянской области

Похоронно-поминальный обрядовый комплекс Жуковского района Брянской области является одним из самых развитых компонентов местной традиционной культуры. Обряд до настоящего времени сохранил живую форму бытования и совершается в соответствии с существующими с давних времен правилами и канонами. Важнейшую роль в музыкальном оформлении обряда играют причитания: родственницы умершего «голóсят» в светлое время суток, начиная с момента положения покойника на лавку и до погребения, а также при посещении кладбища в поминальные дни. Второй фольклорный жанр, непосредственно связанный с обрядом, — поминальные «стихи», которые поют пожилые женщины во время ночных сидений над покойником и поминальных трапез.

Жуковский район расположен в бассейне реки Десны в северной части Брянской области. Существующий здесь похоронный обряд в целом типичен для западнорусских областей, входящие в него музыкальные жанры также традиционны для этих территорий. Вместе с тем в нем есть ряд местных особенностей, и прежде всего это касается различия некоторых эпизодов и элементов обряда в зависимости от пола покойника, что позволяет при общности основных этапов ритуала выделить его «мужскую» и «женскую» версии.

В местной традиции существуют приметы, предвещавшие смерть человека: птица, залетевшая в дом или постучавшая в окно, ворона, каркающая над домом, собака, воющая у дома, причем обязательно мордой к земле, — воспринимались как непременные вестники скорой смерти кого-либо в доме. Предвещали смерть и особые сны: «Сны снятся: што-нибудь развалилося, што-нибудь сломается. Выет собака к мертвяцу и к пожару. Птица тоже даéть знак: летять два ворона и карр-карр-карр, а яны, как летели, на етой край показывали, где покойник будет. А может и один лететь, предсказанья делать» (д. Задубравье); «Говорят, што собаки воют — к покойнику: если воет к земле — значит к покойнику, а если голову вверх задирает — к пожару. Птица залетает в дом — это к покойнику, даже в окошко постучит клювиком. Снится: гряды сажаешь, загребаешь гряды — к покойнику. И если покойник придёт, и ты с ним пошёл» (с. Крыжино).

Одна из примет, предвещающих смерть, связана с пчеловодством: если пчелиная матка покидает рой, то это к смерти хозяйки дома: «А у нас было так. Отец пчёл держал, и он видит во сне, што пчёлы отравились. А матку (у пчёл матка есть) надо было поймать первую и в маточник посадить, штоб пчёл снять. Он матку ухватил, в маточник упихнул, начал рой собирать, а матка — раз! — и улятела. Он поднялся и рассказывает сон тёще, жила с ними. Тёща ему говорит: “Это плохой сон, абы твоя Настя не помёрла. Улятела матка, рой останетца”. Прошло несколько время, мама заболела. Одну неделю после этого сна пролежала и помёрла. И нас осталось шестеро, самой большой, мне, девятый год был. Это сразу признак» (с. Овстуг).

Специфические действия совершались, когда в деревне умирали люди, владеющие сакральным знанием — знахари, колдуны, — поскольку их кончина сопровождалась долгими мучениями. Для облегчения их смерти в доме традиционно вскрывали потолок: «Помирала одна бабка. Она знала: и лечить могла, и сделать на плохоя, — и помирала три дня. А другая бабка говорит: “Ня мучьтя яе, открыйтя потолочину”. Открыли, и она стала помирать» (д. Задубравье).

Похоронный обряд начинался с обмывания умершего. Мыть покойника всегда приглашали «чужих» (не родственников), в соответствии с полом умершего: если умирал мужчина — мыли пожилые мужчины, если женщина — старухи. В некоторых деревнях всех умерших независимо от их пола обмывали пожилые женщины. Считалось, что вода и мыло, которыми пользовались при обмывании, могут нанести живым вред, поэтому воду выливали в место, где никто не ходит, а мыло выбрасывали или прятали: «Ево обмывать сначала надо. Женщины всегда обмывали и мужиков, и женщин. Куда воду выливали, туда и мыло выбрасывали — на угóл, снаружи дома, там, где люди не ходят. Нельзя наступать на эту водý, может заболеть человек» (с. Овстуг); «Раньше бабок звали мыть. Мыло это, кто лечить, забирають, но это она к плохому забираеть» (д. Задубравье). Известны и полезные свойства «покойницкого» мыла: «Мыло, што покойника мыют, так берут, штоб руки и ноги не болели» (д. Летошники).

Затем готовили кут — место, куда укладывали покойника после обмывания и обряжения. Ставили лавку, застилали ее простыней, клали на нее специальную подушечку, сшитую особым образом и набитую духовитой травой: «Человек умер, надо помыть. Идём мыть, вымываем, оденем. Делали кут: на кут стелили ему постель, простынь, подушку ложили. Подушку шили именно для покойника, не пуховую: шили крестом по рубцу. Внутрь сена набивали, и богородицкую траву, и мяту, и липовый цвет. Вымыли, положили. Почитали молитву» (д. Летошники); «Готовят кут — кутнюю лавку: на табуретки ложат доски, укрывают лавки белыми простынями, потом обмывают, обряжают и кладут на кут» (с. Крыжино).

После обмывания покойника обряжали, смертную одежду, которая всегда должна быть новой, старики обычно готовили заранее: «Одеваешь, как и всех: маечку, трусики, рубашку, брючки — всё новое. Платочек ложили в карман. Ноги связывают тряпочками, руки связывают полотенечком. Тряпочки етыи — потом ложать в гроб их» (с. Овстуг); «Одеваем, на кут положим. Што приготовлено: тапки, костюмы, всё свежее, неношеное, всё новое» (д. Задубравье).

Умершего клали в кутний угол на лавку, головой к иконам, причем женщин и мужчин располагали по-разному: «На всход сонца мужика ложили, а женщину так, вдоль. Одно вокно к дороге — это мужская стена, сюды вот два вокны, где во двор идить, — это женская» (д. Шамордино). Для того, чтобы покойник «не портился», ставили емкость с марганцевым раствором, а в гроб клали крапиву: «Кадá человек лежит мёртвый, укладáли его тело крапивой по бокам и на грудь, ставили ведро с марганцовкой под кутом, чтоб он не пропадал, не протух, штоб запаха не былó, если долго каво-то ждём» (с. Овстуг).

После положения умершего на кут родственницы покойного начинали голосить: «Коло окошка ставили покойника, лежит на куте. Как положили на кут, так и свечку запаливали. Тут-то уже голóсят, в причёт кричат навсю. Кому дорог, тот голосит. Все свои кричат коло нево» (с. Овстуг).

В Жуковском районе, как и во многих других западнорусских традициях, было принято ночью сидеть / ночевать коло покойника — его сторожить / караулить: «Женщины ночевали, кто хотел, сидели всю ночь, говорили: “Пойдём караулить”» (с. Крыжино). В этих сидениях участвовали преимущественно пожилые женщины (приходило до 20–30 человек), многие из которых знали церковные молитвы и поминальные стихи: «По 25 человек ночевать остаютца, всех угощаешь. Женщины сами приходили, никто не приглашаить, приходять и сидять… Сидять, читають, поють “За упокой”, собираютца бабки. Перед вужином бабки пели» (с. Овстуг); «Вечером приходят бабы. Приходили часов в 7–8 вечера, садятся, поют стихи коло покойника часов до 10–11» (д. Летошники). Рядом с умершим проводили всю ночь до утра: «Покойник сёдня помирает, назавтра хоронят, дома ночует. И мы ночь сидим, не ночь — теперь сидим до двух часов ночи, а раньше сидели до четырёх часов утра, до пол-пятова. Потом утром поднимаемся, пакойника умывають, прочитають “Отче”, пропоём стих и уходим домой, часов в пять утра уходили. Раньше ж народу было много старенькых, а теперь памёрли, некому хадить, некому сидеть ночами» (с. Речица).

В 12 часов ночи покойнику закрывали лицо, а хозяева накрывали стол и устраивали для присутствующих вужин — поминальную трапезу: «Еще вужин собирают. До 12 ночи много сидять, ждуть, а в 12 часов ужин. Как поужинали, так ево и закроют там тюлью или што. Кто-то хочет оставатца ночевать, караулють ево ночь, штоб никто не унёс, штоб ему одному не скучно было. Как закрыли, натянули тюль на глаза, не поют, разговаривают — кто што» (с. Овстуг); «Женщины ночевали, кто хотел, сидели всю ночь, говорили: “Пойдём караулить”. Вечером обязательно угощали в 11 часов, до двенадцати, после 12 нельзя. Обязательно накрывают на ночь, перед 12 часами покойника накрывают» с. (Крыжино); «Ужин приготовили, приглашают людей за стол, угощают. И за столом поют стихи. На ужин обязательно што-то горячее, штоб пар шёл: щей наварют, картошку. Просидели до 12. В 12 часов покойника закрывают, и все расходятся. Свои и не спят» (д. Летошники).

Согласно местному обычаю, ночью было запрещено и петь стихи, и причитать, можно было только разговаривать. В 6 часов утра покойнику открывали лицо и умывали святой водой, а его родственницы опять начинали голосить: «Утром в 6 часов утра подымаютца, я подымаюсь, иду ево умывать. Открыла, умыла водичкой, полотенечком вытерла, и 6 часов открытый лежить. Как уже умываешь, так начинаешь голóсить над ним, и другие, кто приходят свои, тоже так же начинают у причёт. Чужие не голóсят, стоят хнычуть, в голос не голóсят» (с. Овстуг).

По традиции, односельчане приходили смотреть / глядеть покойника, приносили с собой деньги или какие-то продукты (муку, крупу, хлеб) и клали на стол на помин: «Любой, кто желает, кто хочет, приходили глядеть покойника все. Деньги ложили на стол, где покойник лежит» (с. Овстуг); «Приходили смотрели, деньги приносили, на кутнее окно клали, на полотенце» (с. Крыжино); «Утром приходють, собираются выносить. Поют стихи, читают молитву перед выносом, выносют. Приходили люди глядеть, приходют, лóжуть деньги на стол специальный, на помин, там и свечечка горит» (д. Летошники).

Чтобы не бояться покойников, полагалось подержать умершего за ногу или спечь блин и съесть его на пороге дома: «Штоб не боятца: когда покойника — подошёл глядеть ево, смотреть пришёл там, первым долгом сразу подойди — хоп за ножку ево, за ножку, за вторую пощупал и пошёл. И никадá не будешь боятца. Поверье такое» (с. Овстуг); «У нас такое поверье: надо блин спечь и съесть на пороге, штобы не боятца. Или за ноги подержáтца» (с. Крыжино). Считалось: если принести с собой и тайно положить в гроб коробочку с домашними насекомыми-паразитами, то это поможет избавиться от них: «Раньше ж клопы были, блохи. И если покойник, клопов люди соберут у коробку и потихоньку пихнут коробку в гроб куда-нибудь, штоб клопов унёс с собой. За ними слядили строго, женщины сидели, штоб нихто не положил ничаво» (с. Овстуг).

В гроб покойника обычно клали перед выносом, в руки ему помещали крестик, под них — иконку: «Когда выносишь его, крест в руки кладёшь, иконку под руку положишь» (с. Овстуг).

Гробы в деревне делали местные мужчины, но при этом они не должны были быть «своими» (родственниками умершего): «Тёс хранили для гроба на чердаке старые люди, они все берегли. Потом умелец, кто умеет хорошо делать, того приглашали, и он делает гроб, во дворе, на улице» (с. Крыжино). В гроб стелили сено, солому или стружки, оставшиеся после изготовления гроба, могли порубить в него березовый веник, накрывали все это простыней, под голову умершему клали подушечку: «В гроб — стружки гроба, сенца крошку и веник берёзовый новый посякуть на кусочки, полóжуть» (д. Шамордино).

В гроб обязательно помещали предметы и вещи, которыми умерший пользовался при жизни, — нижнее белье, рубашку (на смену, в запас), очки, табак, платок, зубные протезы и прочие предметы повседневного обихода: «В гроб клали ему или ей запасную одежду, для запаса: женщине сорочку и трусики — передеватца там, мужчине — рубашку, маечку и трусики ложили. Папиросы в карманчик в боковой пачечку ложили, очки ложили, если в очках ходил» (с. Овстуг); «Бываеть такоя. Если слабая, она ищё и прикажеть: “Положите мне на смену то и то в гроб. Я ж буду менять там”» (д. Шамордино); «Раньше клали старые одёжу — рубаху, трусы на смену — под низ. Палочку, костылёк ложили в гроб, если ходил, я своему деду и зубы, и очки положила в карман: “На, говорю, твоё всё, нехай с тобой и уйдёт туда”» (д. Летошники).

Если что-то из вещей умершего забывали положить в гроб, а он кому-то напоминал об этом в сновидении, то предмет либо прикапывали в могилу, либо клали в гроб к следующему умершему в дерене: «Клали в гроб, а батюшка говорит, што — не ложите, нельзя. Трусы другия, рубашку нижнюю и какое-нибудь платьтя, мол, она менятца будет там. Это стелют под низ. Если забыли, нясуть, отрывают земельки и кладýть на гроб» (д. Задубравье); «У меня двоюродная [сестра] памёрла, а у ней было хорошее жерéлье, лежало спрятаное. А муж гулящий был. Он взял ево нявесте подарить, с какой дружил. Потом ему приснилось: “Немедленно принеси моё, што ты у меня взял, верни. Если не принесёшь, худо будеть”. Дак ему пришлось ево зарывать: раскопал могилку и закопал жерéлье. А потом уехал, не стал тут жить» (с. Овстуг); «Дочка моя умерла, я ей не стала лифчик надевать: думаю, зачем он ей? Потом как-то недавно вижу во сне: собираемся мы с ней куда-то гулять на пирушку, а лифчика нет. Я говорю: “Щас тебе дам, во у меня остался”. Она говорит: “Не, не надо, Наташка Ходыкина принесёт мне”. Это у ней подруга была. И представь себе, недели не прошло, внук звонит: “Бабуш, тёт[ка] Наташа Ходыкина умерла”. Поехали мы на похороны, и я заселила этот лифчик, положила в гроб ей у ноги» (д. Летошники).

Хоронили умершего на следующий день после смерти, реже — на третий день, в тех случаях, когда ждали приезда родственников. Полагалось хоронить не раньше 14 часов: «Хоронили на второй и даже на третий день, и больше, если ково ждут. Выносили после обеда, в два часа должны выносить. До обеда не хоронят» (с. Овстуг). После выноса покойника оставшиеся в доме родственники обязательно мыли пол, а затем начинали накрывать поминальные столы.

Во дворе возле дома покойника провожали — на табуретку клали поминальную еду, чтобы каждый мог проститься с умершим и помянуть его: «Когда выносить ево, перед выносом, первым долгом выносили квас, блины выносят. Тубареточку выносишь. Свечку запаливаешь, ставишь. На тубареточку ставят квас и тарелку с блинами. Кажный подходит, квас наливают, женщина какая, выпивают и блином заедают» (с. Овстуг).

Похоронная процессия выстраивалась в определенном порядке: впереди несли намогильный крест, потом крышку гроба, накрытую полотенцем или прозрачной тканью, а следом несли или везли покойника: «Раньше крёст несли, потом несли крышку, а потом покойника. На крышку стелют или скатерть, или полотенце, и так и опускают» (д. Летошники). Примечательно, что если умирала женщина, то крышку гроба полагалось нести мужчинами, а если покойник — мужчина, то крышку несли женщины: «Венки вперёд, крышку несут. Если бабу несут, то мужики несут крышку, а если мужика несут — бабы несут крышку. Так надо» (с. Овстуг).

На упряжь коня или на дугу вешали полотенце: «Вешают на дугу полотенце, везуть» (д. Шамордино). Есть сведения о том, что на «женских» похоронах лошадь запрягали не вожжами, а полотенцами: «Женщин хоронили — коней запрягали полотенцами, вместо вожжей. Вот и в теперешнее время, умерла моя сваха, её хоронили по старинушке. Везли её, запрягли коня в холщёвое полотенце, и на дугу полотенце обкрутили. Не вожжами управляли, а полотенцем, завáжживали полотенцем. Женщины же ткали, пряли, всё делали. А мужиков — только на вожжах» (д. Летошники).

По дороге на кладбище останавливались у домов родственников, на перекрестках (росстынях), в местах, где умерший часто бывал или работал. При движении похоронной процессии на дорогу было принято бросать еловые ветки (устилали дорожку) — считалось, что покойник в  течение 40 дней приходит домой ночевать, и ветки укажут ему путь: «Душа по ёлочкам скачет домой, дом свой находит 40 дней» (с. Крыжино); «Вперёд кидають ёлочки, вперёд венков. Ето дорога ему, штоб не забыл, куда ходить 40 дней, штоб не заблудился, штоб домой пришёл. По дороге останавливаютца, где стоять люди на улице, полно. Они: “Остановите посмотреть”. Останавливаются, тубареточки несут две. Тубареточки поставят, ево поставят, подходят все, гледят. Так-то хочут люди поглядеть» (с. Овстуг).

Говорят, что при подходе кладбищу гроб с покойником становится невероятно тяжелым, поскольку умерший уже придается / притягивается к земле: «При подходе к кладбищу гроб становится тяжёлым: говорят, к земле уже придался, тяжёлый» (с. Овстуг). На подходе к могилам родственницы умершего голóсили, призывая родителей: «Голосишь, что “Мамочка встречай, папа идёт к тебе” — голосом голóсишь» (с. Овстуг).

У могилы, которую должны были копать только посторонние, перед опусканием гроба покойнику развязывали тесемочки на руках и ногах, и клали их в гроб. Присутствующие старались умыкнуть эти тесемочки, поскольку они, согласно поверьям, обладали особыми магическими свойствами: «Когда покойника приносят на кладбище, ему ноги развязывают, и эти шнурочки стараютца, вот бабка, допустим, своей внучке зашить в трусы, штобы она замуж вышла» (с. Крыжино); «Тесёмочки, што я развязала и в гроб положила, женщина одна взяла и в карман положила. Это штоб ноги и руки не болели, так берут» д. (Летошники).

Тут же с крышки гроба снимали полотенце или скатерть, при этом веревочку, которой те были привязаны, также старались украсть, в силу ее особой полезности: «Когда несуть ево, полотенечком устилают гроб по крышке, полотенечком или тюлью накрывают. И шерстяной ниткой обвязывают, штобы ветер не сдул полотенце. И вот эту нитку усе крадуть тада, хватают. Крышку-то закрывать надо перед опущением. В это время, как ево готовят — развязывают руки, ноги, ниточку срывают эту, стараютца кто-то схватить сразу. Потом на руку завязывают, штоб человек не болел. Очень ценная, говорят, эта ниточка» (с. Овстуг).

В могилу бросали монетки — «откупали место», затем опускали сам гроб, накрытый скатертью, и трижды бросали на него горсть земли: «Деньги бросают в могилу, мелочь, откупають место: откуп надо. Кидають деньги, а потом опускают. На гроб кладут скатерть, полотенце или тюль с крышки гроба, накрывают. Как опустили, все подходят, три раза земельку кидают» (с. Овстуг); «В могилку бросали копеек: надо во землю выкупить ему. Поставили гроб, кидают три раза землю, три горсти. Вот это прощаемся»; «На крышку стелют или скатерть, или полотенце, и так и опускают… Другой раз на Родителей [то есть на Радоницу] некому прийтить, а то ваша могилочка всегда прикрыта, по гробу так и оставляли скатерть» (д. Летошники). Иногда деньги для откупа места клали в гроб: «В гроб ложили деньги, штобы место он там себе мог выкупить» (с. Крыжино).

В деревне Летошники рассказывали, что гроб с женщиной положено было опускать в могилу на полотенцах, гроб с мужчиной — на вожжах: «Несут на кладбище. Женщин опускали на полотенцах, а мужиков раньше — на вожжах» (д. Летошники).

Здесь же, на кладбище устраивали первую поминальную трапезу, постелив на могилу скатерть: «Схоронишь, бугорочек сделают, застилають скатерть и обед — на кладбище сразу поминають. Беруть с собой, што и за столом едять. Первым долгом кашу, перловку делали с изюмом. Нясуть ложку каши в руку, кутью эту. У ково есть мёд, принесут на кладбище» (с. Овстуг). Скатерть, которой застилали могилу, после помина уносили домой, и до наступления сорокового дня после смерти ее нельзя было стирать, с ней каждую субботу ходили на кладбище, застилая могилу.

С кладбища всех звали в дом на поминки — горячий обед, приглашали на трапезу и родителей: «Как уже с кладбища выходишь, покойника зовут: “Пошли, с нами посядишь”» (с. Овстуг).

Обязательными поминальными блюдами на горячем обеде были блины, канун (мед), лапша или щи, кисель или квас: «Когда схоронят, обед делаешь. Сколько было на похоронах, всех сажали за столы. Бабки, которые ночуют, — все-все за столом сидять. Тарелочки расставлены — оладушек лежит и на оладушку ложечку чайную мёда. Первым долгом, когда садятца, сразу блином поминают. Вино не положено, должна водка быть горькая. Раньше обязательно варили горячее — суп с лапши. Это горячий обед называется. Сначала блинком, потом суп поел. Помянули, по рюмке выпили и начали петь. Раньше делали квас» (с. Овстуг); «На горячий обед обязательно блины, каша и кисель. Канун — это мёд, мажут на блинчик» (с. Крыжино).

Женщины и мужчины сидели за столом по разные стороны (или концы) стола: «Мужиков вперёд садили с одной стороны, а женщин — с другой. Первое — блин с мёдом ели. Кутья — раньше пшено или зерна натолкут, варили и изюм туда. Бабы сидят за столом, поют стихи. Последний стих, и все вылáзиют» (д. Летошники). Для покойника за столом всегда оставляли отдельное место: «Стула стоит свободная для покойника, не занимает никто, стакан, тарелочка стоит, блинчик лежит» (с. Овстуг); «Место оставляют покойнику за столом, ставят тарелку, всё накладывают, наливают» (с. Крыжино).

Всех помогавших на похоронах — тех, кто обмывал покойника и участвовал в сидениях, делал гроб и копал могилу, — на горячем обеде (реже — перед выносом гроба) родственники умершего одаривали — мужчинам вешали на шею или завязывали через плечо полотенца, женщинам покрывали головы платками: «Мужикам вешали полотенце, а бабам платочки. На свадьбе перевязывают почётных гостей, а это кто могилку копал — полотенцы свои кружевные, вышитые завязывают через плячо. Давали тем, кто могилку копал. Кто гроб делал — угощали только. Женщинам, кто ночевал, — всем-всем платочки, кто шерстяныи, кто какие» (с. Овстуг); «Женщинам, которые сторожили, на горячем обеде раздавали платки, прикрывали голову» (с. Крыжино).

Старые женщины готовили эти подарки заранее, вместе со смертной одеждой. Примечательно, что женщины до своей смерти должны были заготовить для собственных похорон очень большое количество вышитых полотенец, поскольку ими одаривали не только тех мужчин, которые помогали в похоронах, но и всех родственников — сыновей, зятьев, крестников: «Женщину когда выносют, дарют платки головные, кто ночевал, кто мыл. Женщины, бывало, накрывают платок свой на голову, зимой если, дак на шаль прямо тах-то назад завяжуть и идуть. А вот сыновьям, и зятям, и крестникам, мужукам всем — и кто ямку рыл, кто несёт — полотенцы. Мужукам полотенцы вешали на шею, и они с этими полотенцами на кладбище шли, и на обед приходили с полотенцами на плечах. Она уже, эта женщина наготовила, осталось только раздать» (д.Летошники).

Поминали умершего и на следующий день, когда самые близкие родственники ходили на кладбище и несли завтрак умершему: «Завтрак носили назавтра обязательно. Свои родственники часа к 10, к 11 идуть. Берёшь выпивку, колбаски нарезаешь, мясо отвариваешь, што есть, скатерть. Приходим, посидим, поголóсим над ним и домой» (с. Овстуг); «На следующий день — несут завтрак, шли свое родные: блины, канун, каша, если осталась, хлеб обязательно штоб был» (д. Летошники). Считалось, что при каждом посещении могилы для умершего нужно оставить блины и хлеб, иначе ему на том свете будет голодно: «Одна матка, помёрла дочка, не носила хлеба: блины понясéть, а хлеб зачем, мол, брать? А она и приснилась и говорить: “Я всегда, мам, голодная”. Она тогда так рассказывает бабкам, а они гавóрять: “А ты хлеб носишь на могилку?” Хлеба надо кусочек, гавóрять, отрезать и положить, штоб хлеб был, блины и хлеб. Стала носить» (д. Задубравье).

Следующими поминальными датами были девятый и сороковой дни. На девять дней приглашали только близких родственников, но иногда и тех, кто помогал на похоронах. С утра ходили на кладбище, а затем возвращались домой на поминальный обед: «На 9 дней приходят почти [одни] родственники, кое-кто, которые, может, работали вместе. На кладбище ходят, с кладбища приходят — и за стол. И на кладбище поминали немного. Скатерть обязательно стелют, на голом нельзя» (с. Овстуг).

На 40 дней приглашали не только родных, но и тех, кто обмывал покойника, ночевал с ним, делал и нес гроб: «3 дни — завтрак носят: блин спякут, собирають, што есть, свои, свой род. На 9 дней сходят свои, помянут, а на 40 созывают людей, такий обед делали, как помёр» (д. Шамордино). Звали обычно 40 человек, и каждый приходил с продуктами — с мукой, крупой, яйцами или хлебом: «На 40 дней всех приглашаем. Должно быть 40 человек на 40 дней, заведено так. Раньше на 40 дней приходили, каво приглашали — соседей, знакомых. Кадá 40 дней делали, приносили муку, яйца, у кого куры, штоб блинов напекли, кто буханку хлеба» (с. Овстуг); «Идёшь ты покойника посмотреть или пригласили на помин, пустой не идёшь, муки возьмёшь, крупу, раньше носили буханку хлеба» (д. Летошники).

Считалось, что до сорока дней умерший приходит ночевать в свой дом. Поэтому в этот период — шесть недель — на окно или на стол в кутнем углу ставили стакан с водой и кусочек хлеба, а днем запаливали свечу, считая, что так на том свете усопшему светлее: «До 40 дней не ложились на место, где умер покойник: Это ево место, он должен прийти. Воду ставили на подоконнике и кажный день меняли, кадá хлебушка положишь или блинчик спякéшь и на тарелочку положишь» (с. Овстуг); «Потом, после горячего обеда, ставят на ночь воды и кусочек хлеба. Говорят, што 40 дней живёт покойник дома… Ему там светлее и лучше, когда свеча горит» (с. Крыжино).

Кроме того, в течение всего этого срока по субботам ходили на кладбище, где могилу накрывали одной и той же скатертью и поминали усопшего: «Каждую субботу 6 недель ходили на могилки. Несут скатерть, обязательно штоб были блины. Эту скатерть не стирали до 40 дней» (Крыжино); «Кажную суботу ходили поминать на кладбище до 40 дней» (Овстуг).

Отпевание умерших проводили чаще заочно, а на сороковой день заказывали панихиду — делали отпуски: «Перед 40 днями в церковь ходили, отпуски делали. Там батюшки читал, земли давал: “Придите, посыпьте на могилку крестиком”. Отпуски называется» (с. Овстуг). Считается, что если не сделать отпуски, умерший не придается к земле, то есть не может уйти на тот свет: «Я во сне видела. Иду вроде по улице, смотрю: она [покойница] ляжить голая и траву жуёть. Стала рассказывать: “Видела сёдня Капу во сне: ляжить голая прямо на улице и траву жуёть”. А мне говорять: “Это знать её не отпустили в церкви, не придали к зямли. Она и будеть так-то лежать”» (с. Овстуг).

После сорокового дня (а по некоторым сведениям и раньше) нужно было уничтожить постель и одежду покойника, которую обычно сжигали где-то за пределами жилого и хозяйственного пространства. Любопытная информация зафиксирована в селе Овстуг, где матрац, на котором лежал умирающий, пускали по реке: «Матрац ево на речку отнесла, по речке пустила, поплыл. Говорят, на воду надо пустить после 40 дней». Бывало, постель сжигали еще во время похорон, на перекрестке за деревней, а по дыму от костра примечали, умрет ли кто вскорости в деревне: «Вынесли покойника за деревню, и вот эту постель, на которой лежал он, на росстанях, ложили и запаливали. Прошли все, один человек оставался, запалил, а потом и пошёл. И смотрят: дым пошёл на деревню — ещё покойник будет, а дым пошёл за покойником — пока не будет покойника» (д. Летошники).

Последней обязательной поминальной датой была первая годовщина смерти, но могли поминать, по желанию, и в последующие годовщины (угóдки): «Справляли год. Много народа: кто свободный — придет. Потом поминали только свои. Кажный год ходишь, как угодки — так и ходишь на кладбище» (с. Овстуг). Ежегодно отмечались также родительские дни — на кладбище ходили на Пасху, Радуницу, в духовскую и дмитровскую субботы.

С похоронным обрядом связано исполнение церковных песнопений, поминальных духовных стихов и причитаний. Голóсить (в причёт кричать / в голос голосить) начинали после обряжения умершего и положения его на кут. Голосили, пока покойник находился в доме, а затем — при выносе гроба, прощании с умершим на кладбище, при посещении могилы в поминальные дни. Говорили, что «пир хорош с песнями, а мертвец с голосами». На исполнение причитаний существовали определенные запреты — нельзя было голосить в темное время суток, и особенно ночью. Голóсили всегда женщины — преимущественно родственницы умершего, реже — соседки или близкие подруги: «Кому дорог, тот голóсит»; «Чужие не голóсят, стоят хнычуть, в голос не голóсят»; «На кладбище голóсили все свои, кто мог. Голóсють свои рóдные. Не умееть, всё равно будет кричать, как умеет. Чужие — если там хорошие были подруги, дружные были, поголóсють» (с. Речица). Голошения, ярко окрашенные эмоционально, зачастую переходили в крик и рыдания: «А по-настоящему нельзя без слёз, это рыданье такое. Именно вот так вот галóсят. И за руки берутца, и поправляют платочек. И рядом сидеть просто невозможно, сами слёзы льютца» (с. Овстуг).

Поэтические тексты причитаний содержат обращения к умершему, упреки за то, что оставляет своих родных, просьбы о прощении: «Все свои обиды и мысли вот высказывает человек». Эти тексты, как и в других западнорусских традициях, имеют импровизационный характер и мобильную структуру:

Ой, родимая моя матушка,

А на што ж ты мине оставила?

И хто ж типерь мне добрая слова скажеть?

Кто ж моих деток дробных встретить, пожалееть?

А ты прости, миня матушка,

Можеть, я тибе чем-то обидела,

И многа тибе, горькай моей матушке, слов сказала плохих.

Прости мине, не обижайся (Летошники).

Родимая моя мамочка,

А с кем ты мене бросила?

А ты ж аткрой свои глазки!

А ты ж погляди-ка сколька народу собралося!

А ты ж погляди-ка напоследех на белый свет,

Сколька люду на тибе смотрить (Речица).

Ой, милая моя мамочка,

На кого ж ты меня покинула?

И как же нам типерь без тибя жить-поживать?

Горя горькая нас постигла безвременна.

И как же нам типерь с маленьками дитятушками оставатца без тибя?

Вы родимаи маи рученьки тружёныи!

И глазоньки ты закрыла безвременна.

Жить бы тибе да жить, моя родная мамачка! (с. Овстуг)

Напевы причитаний разворачиваются в небольшом — терцовом или квартовом —диапазоне.

В сёлах Жуковского района зафиксировано более двадцати сюжетов похоронных стихов от женщин, которые постоянно участвуют в похоронном обряде и ходят ночевать коло покойника. Их поют только пожилые женщины, обычно старше лет шестидесяти-семидесяти. Однако обучаться пению стихов могли начинать и ранее, если тому благоприятствовали определенные обстоятельства: «Ходили, свякрова моя ходила, тогда нас ходило человек по 30 вечером, старушек, по двадцать четыре, по двадцать пять, много ходило. Им было лет по семьдесят пять, а мне было сорок пять. Свякрова моя, как только идёт: “Люба, пойдём со мною”. И я собярусь, с ней пойду. Они поють, я начинаю помогать им, помогать, и научилась. Домой прихожу с ночлега, ложусь спать и в голове начинаю все эти слова вспоминать. Утром поднимаюся, я стих пропела, запомнила. И так у мене много стихов, все и позапомнила. Бабки старенькия, их ни одной уже нет. Я тридцать лет хожу по покойникам. На сорок дней зовут, приходють домой, зовуть меня, иду, уважаю» (с. Речица).

Во время похоронного обряда стихи начинают петь после обряжения умершего, когда его положат на кут, затем их исполняют во время сидения над покойником, перед выносом и по дороге на кладбище, а также на всех поминальных трапезах.

Большинство стихов исполняется в строго определенной ситуации, что обусловлено содержанием поэтических текстов: «Стихи поём сразу на похоронах, похоронные стихи. Потом специально есть стихи для девяти дней, и стихи на сорок дней, но на девять дней и на сорок — они стихи одинаковые» (с. Речица); «Стих разделяетца — и на девять дней такой другой, и когда памёр человек — другой, подходящий» (д. Задубравье); «Пели, сразу начинали “Панихвиду”, служили. А патом стихи — “Памертвела маё тела, успакоилась душа”, “У Госпада Бога”, там их много, стихов. В первый день пéють “Ой, Боже мой, Боже, с высокава неба услышь ты малитву маю / Вазьми маю душу высока на неба, а тела в сырую зямлю”. Перед выносом, когда покойника готовятся выносить, на дорогу ему пели стих “Последний путь”. Старые люди пели до самово кладбища стихи. Когда с похорон за стол садились, читаем сразу “Отче” за столом и пели стих “Просилась душа у Господа Бога”» с. (Речица).

Когда умерший находится в доме, стихи поют сразу после обряжения, а затем во время сидений до 12 часов ночи: «Поют, когда лежит покойник, при покойнике. Свои собираютца, вот соседи, какие дружно живуть с людьми, ходят друг к другу. Женщины поють и молодые, и старые, из старых осталась я одна. Вот приходим мы когда вечером, на ночь, и сразу вечером начинаем петь. И поём мы стихи эти все разные, которые все знаем, часов до десяти вечера, до пол-одинадцатого, потом бросаем. А потом днём приходим, когда ближе к выносу покойника, опять поём стихи эти, только другие уже какие, какие вот к выносу как на дорогу». В это время исполняются следующие стихи: «Посмотрите, добры люди: Господь горя сотворил», «Памертвела маё тела, успокоилась душа», «Ой, Боже мой, Боже» — как обмыли покойника и положили на кут, «Ходила-бродила Мати Мария» — на первый день, когда сидят коло покойника, «На всех сонце светит, на меня уж нет» — сидят над покойником, когда помёр человек, ляжить в гробу. «Как во етом у дому лежить Ваня у гробу» — лежит дома во гробе, «Исус Христос с учениками на тайном вечере сидел» —когда сидят коло покойника».

На следующий день стихами сопровождались вынос покойного и дорога на кладбище, мотивировка их исполнения в этой ситуации вполне очевидна: «Последний путь, последний путь, последняя дорога» — когда покойника готовятся выносить из дома; «Дорога, дорога до Господа Бога» — когда несут на кладбище, «Вот скоро настанет мой праздник» — когда хоронят, несут на могилку.

Стихи, исполняемые на поминальных трапезах, повествуют преимущественно о странствиях души и ее посещении поминального застолья: «Просилась душа, а ў Госпада Бога» — на горячем обеде, а иногда и на девять дней, «Поминайтя меня, братья, поминайтя всякий раз» — горячий обед идёть; «Как летала душа по белу свету» — на горячем обеде, «Сёдня Колюшка, а всю ночь ни спал», «Летала душа, а все сорок дней», «Я лежу в могиле вот уж девять [сорок] дней» — как поминают на девять и сорок дней, «Здесь духовныя свиданья, пришли мы души посетить» — на сорок дней.

Некоторые стихи не имеют закрепленного времени исполнения: к примеру «Вы старушки, вы монашечки» поют и когда сидят около покойника, и во время поминальных трапез — на горячем обеде и на девять дней.

Иногда строго обозначается начальный или завершающий стих, исполняемый в той или иной обрядовой ситуации. Так, «Посмотрите, добры люди: Господь горя сотворил» и «Памертвела моё тела, успокоилась душа» в разных селах называют первыми стихами, исполняемыми после того, как умершего положили на кут, а стихи «Просилась душа, а в Госпада Бога» и «Как летала душа по белу свету» поют на горячем обеде, при этом первый из них открывает обед, а второй — завершает: «Последний стих на горячем обеде, допили этот стих, кисель попили и пошли».

При исполнении некоторых стихов учитывался родственный статус умершего: например, отцу поют «Ой, милый, родной наш», матери — «Милая мама». В ряде поэтических текстов универсального содержания исполнители изменяют лишь имя умершего.

Поэтические тексты стихов могут включать развернутые рефрены: «Алилуия, алилуия, Господи, помилуй», «Ой, Господи мой, сестру Марью заўпокой».

Стилистика и поэтических текстов, и напевов стихов различна. Часть из них можно отнести к достаточно раннему стилевому слою, что проявляется в традиционной для народно-песенных образцов организации напевов и поэтических текстов:

Просилась душа, а в Господа Бога.

Алилуия, алилуия, Господи помилуй.

Отпусти мине, Господь, до майво до дома.

В маём сёдня доме столы накрывають,

Мои тама рóдни мине поджидають,

Они мине тама севодня поминают.

Они поминають кануном, блинами,

Ище поминають горючими слезами.

Ты беги, беги, раба, беги, не ‘глядайся,

На [о]беде побудешь, назад возвращайся (с. Речица).

Летала душа, а все сорок дней

Алилуия, алилуия, Господи помилуй.

Летала, искала тело своево.

Она не нашла и назад пошла.

А навстречу ей сам Исус Христос

— Ты куда, душа, спешишь, ты куда летишь.

— Я лечу-лечу, тела своё йщу.

— А тела твоё, а в земле лежить.

Ты назад иди, и в свой дом зайди.

А в доме твоём столы убраны,

И родни твои все собраны.

Ты в дом заходи и за стол садись,

За столом сиди и помин проведи (с. Речица).

Другие стихи имеют черты позднего городского стиля, что очевидно и в их мелодике, и в рифмованных текстах силлабо-тонической организации:

Здесь духовное свиданье, пришли мы души посетить.

Сорок дней севодня бýдить — у путь верный проводить.

Расскажи душа родная, где далёко ты была?

Ой, далёко ты ходила или крепко ты спала?

Ой, вы сродники родные, ни часочка не спала:

На поклон к Богу ходила, всё по лесенке я шла.

Но одна была ступенька, как я трепетна была.

Оказалась нечиста сила — беззащитна одна я.

Я упала на колени, стала Господа просить:

— Ох, Исус мой слышаный, меня, грешную, прости,

Слезами тебя прошу я, со ступеньки той сними.

— Ты не плачь, душа родная, сейчас напрасен вопрос твой.

Проси родных, штоб молились за грешочек, знаешь, твой.

В это время ангел святый сверху вниз ко мне слетел,

Он сказал нечистым духам: — Добрых дел я отыскал.

Наконец, в жуковской традиции зафиксирована значительная часть еще более поздних стихов — их напевы опираются исключительно на тональную гармоническую систему и имеют метро-ритмическую основу («Вот скоро настанет мой праздник» и др.).

Вместе с тем многие из духовных стихов, причем не только традиционной стилистики, поются на политекстовые напевы, когда один напев становится общим для нескольких поэтических текстов: «Просилась душа, а в Госпада Бога» и «Дорога, дорога до Господа Бога»; «Поминайтя меня братья, поминайтя всякий раз» и «Посмотрите, добры люди: Господь горя сотворил»; «Ой, милый, родной наш, услышь же ты правду и глазки рукою открой» и «Ой, Боже мой, Боже, с высокого неба услышь ты молитву мою».

Тексты стихов местные жители зачастую записывают в тетради, благодаря чему в большой степени и сохраняется традиция их исполнения в похоронном обряде.