Всем известно,
       что мною
            дрянь
воспета
   молодостью ранней.
Но дрянь не переводится.
            Новый грянь
стих
  о новой дряни.
Лезет
     бытище
      в щели во все.
Подновили житьишко,
            предназначенное на слом,
человек
   сегодня
          приспособился и осел,
странной разновидностью —
               сидящим ослом.
Теперь —
    затишье.
          Теперь не наро́дится
дрянь
     с настоящим
         характерным лицом.
Теперь
   пошло
      с измельчанием народца
пошлое,
      маленькое,
            мелкое дрянцо.
Пережил революцию,
          до нэпа до́жил
и дальше
       приспособится,
            хитёр на уловки…
Очевидно —
      недаром тоже
и у булавок
       бывают головки.
Где-то
   пули
       рвут
           знамённый шёлк,
и нищий
       Китай
         встает, негодуя,
а ему —
      наплевать.
           Ему хорошо:
тепло
      и не дует.
Тихо, тихо
     стираются грани,
отделяющие
         обывателя от дряни.
Давно
   канареек
          выкинул вон,
нечего
   на птицу тратиться.
С индустриализации
          завел граммофон
да канареечные
         абажуры и платьица.
Устроил
      уютную
           постельную нишку.
Его
 некультурной
       ругать ли гадиною?!
Берет
     и с удовольствием
           перелистывает книжку,
интереснейшую книжку —
              сберегательную.
Будучи
   очень
         в семействе добрым,
так
 рассуждает
      лапчатый гусь:
«Боже
      меня упаси от допра,
а от Мопра —
      и сам упасусь».
Об этот
    быт,
         распухший и сальный,
долго
      поэтам
          язык оббивать ли?!
Изобретатель,
       даешь
             порошок универсальный,
сразу
     убивающий
         клопов и обывателей.