Испанский камень
          слепящ и бел,
а стены —
     зубьями пил.
Пароход
     до двенадцати
             уголь ел
и пресную воду пил.
Повёл
   пароход
       окованным носом
и в час,
сопя,
   вобрал якоря
          и понесся.
Европа
    скрылась, мельчась.
Бегут
   по бортам
         водяные глыбы,
огромные,
     как года,
Надо мною птицы,
         подо мною рыбы,
а кругом —
     вода.
Недели
    грудью своей атлетической —
то работяга,
      то в стельку пьян —
вздыхает
     и гремит
          Атлантический
океан.
«Мне бы, братцы,
к Сахаре подобраться…
Развернись и плюнь —
пароход внизу.
Хочу топлю,
хочу везу.
Выходи сухой —
сварю ухой.
Людей не надо нам —
малы к обеду.
Не трону…
     ладно…
пускай едут…»
Волны
    будоражить мастера́:
детство выплеснут;
          другому —
               голос милой.
Ну, а мне б
      опять
         знамёна простирать!
Вон —
   пошло,
       затарахтело,
              загромило!
И снова
    вода
       присмирела сквозная,
и нет
   никаких сомнений ни в ком.
И вдруг,
    откуда-то —
         чёрт его знает! —
встаёт
    из глубин
         воднячий Ревком.
И гвардия капель —
         воды партизаны —
взбираются
      ввысь
         с океанского рва,
до неба метнутся
         и падают заново,
порфиру пены в клочки изодрав.
И снова
    спаялись воды в одно,
волне
   повелев
        разбурлиться вождём.
И прет волнища
        с под тучи
             на дно —
приказы
     и лозунги
          сыплет дождём.
И волны
    клянутся
         всеводному Цику
оружие бурь
      до победы не класть.
И вот победили —
        экватору в циркуль
Советов-капель бескрайняя власть.
Последних волн небольшие митинги
шумят
    о чём-то
         в возвышенном стиле.
И вот
   океан
      улыбнулся умытенький
и замер
    на время
         в покое и в штиле.
Смотрю за перила.
         Старайтесь, приятели!
Под трапом,
      нависшим
           ажурным мостком,
при океанском предприятии
потеет
    над чем-то
          волновий местком.
И под водой
      деловито и тихо
дворцом
     растёт
         кораллов плетёнка,
чтоб легше жилось
         трудовой китихе
с рабочим китом
         и дошкольным китёнком.
Уже
  и луну
     положили дорожкой.
Хоть прямо
      на пузе,
          как по суху, лазь.
Но враг не сунется —
          в небо
              сторожко
глядит,
    не сморгнув,
           Атлантический глаз.
То стынешь
      в блеске лунного лака,
то стонешь,
      облитый пеною ран.
Смотрю,
     смотрю —
          и всегда одинаков,
любим,
    близок мне океан.
Вовек
   твой грохот
         удержит ухо.
В глаза
    тебя
       опрокинуть рад.
По шири,
     по делу,
         по крови,
              по духу —
моей революции
         старший брат.