Улица —
    меж домами
          как будто ров.
Тротуары
    пешеходов
         расплескивают на асфальт.
Пешеходы ругают
        шоферов, кондукторов.
Толкнут,
    наступят,
        отдавят,
            свалят!

По Петровке —
       ходят яро
пары,
   сжаты по-сардиньи.
Легкомысленная пара,
спрыгнув с разных тротуаров,
снюхалась посередине.
Он подымает кончик кепки,
она
  опускает бровки…
От их
   рукопожатий крепких —
плотина
    поперек Петровки.
Сирене
    хвост
       нажал шофер,
визжит
    сирен
       железный хор.
Во-всю
    автобусы ревут.
Напрасен вой.
       Напрасен гуд.
Хоть разверзайся преисподняя,
а простоят
     до воскресения,
вспоминая
      прошлогоднее
крымское землетрясение.

Охотный ряд.
       Вторая сценка.
Снимают
     дряхленькую церковь.
Плетенка из каких-то вех.
Задрав седобородье вверх,
стоят,
   недвижно, как свеча,
два довоенных москвича
Разлив автомобильных лав,
таких спугнуть
       никак не суйся
Стоят,
   глядят, носы задрав,
и шепчут:
     «Господи Исусе…»

Картина третья.
        Бытовая.
Развертывается у трамвая.
Обгоняя
    ждущих —
         рысью,
рвясь,
   как грешник рвется в рай,
некто
   воет кондуктриссе:
«Черт…
    Пусти! —
        Пустой трамвай…»
Протолкавшись между тетей,
обернулся,
     крыть готов…
«Граждане!
      Куда ж вы прете?
Говорят вам —
       нет местов!»

Поэтому
    у меня,
у старой газетной крысы,
и язык не поворачивается
             обвинять:
ни шофера,
      ни кондуктриссу.
Уважаемые
      дяди и тети!
Скажите,
     сделайте одолжение:
Чего вы
    нос
      под автобус суете?!
Чего вы
    прете
       против движения?!