Я
 нынешний год
        проживаю опять
в уже
   классическом Пушкино.
Опять
   облесочкана
          каждая пядь,
опушками обопушкана.
Приехали гости.
        По праздникам надо.
Одеты —
     подстать гостью́.
И даже
    один
       удержал из оклада
на серый
     английский костюм.
Одёжным
     жирком
         отложились года,
обуты —
    прилично очень.
«Товарищи»
      даже,
         будто «мадам»,
шелками обчулочены.
Пошли,
    пообедав,
         живот разминать.
А ну,
   не размякнете!
           Нуте-ка!
Цветов
    детвора
         обступает меня,
так называемых —
          лютиков.
Вверху
    зеленеет
         березная рядь,
и ветки
    радугой дуг…
Пошли
    вола вертеть
           и врать,
и тут —
    и вот —
        и вдруг.
Обфренчились
        формы
            костюма ладного,
яркие,
   прямо зря,
все
  достают
       из кармана
             из заднего
браунинги
     и маузера.
Ушедшие
     подымались года,
и бровь
    попрежнему сжалась,
когда
   разлетался пень
           и когда
за пулей
     пуля сажалась.
Поляна —
     и ливень пуль на нее,
огонь
   отзвенел и замер,
лишь
   вздрагивало
          газеты рваньё,
как белое
     рваное знамя.
Компания
     дальше в ка́шках пошла,
рево́львер
      остыл давно,
пошла
    беседа,
        в меру пошла́.
Но —
знаю:
   революция
         еще не седа,
в быту
    не слепнет крото́во, —
революция
      всегда,
всегда
    молода и готова.