Владимир Маяковский
Вредитель
Прислушайтесь,
на заводы придите,
в ушах —
навязнет
страшное слово —
«вредитель» —
навязнут
названия шахт.
Пускай
статьи
определяет суд.
Виновного
хотя б
возьмут мишенью тира…
Меня
презрение
и ненависть несут
под крыши
инженеровых квартирок.
Мы отдавали
им
последнее тепло,
жилища
отдавали, вылощив,
чтоб на стене
орлом сиял диплом
им-пе-раторского училища.
В голодный
волжский мор
работникам таким
седобородые,
доверясь по-девически,
им
отдавали
лучшие пайки:
простой,
усиленный,
академический!
Мы звали:
«Помогите!»
И одни,
сменив
на блузу
щегольскую тройку,
по-честному
отдали
мозг и дни
и держат
на плечах
тяжелую постройку.
Другие…
жалование переслюнив,
в бумажник
сунувши червонцы,
задумались…
«Нельзя ли получить
и с них…
долла́ры
в золоте
с приятным,
нежным звонцем?»
Погладив
на брюшке
советский
первый жир
и вспомнив,
что жене
на пасху
выйти не в чем,
вносил
рублей на сто
ошибок в чертежи:
«Чего
стесняться нам
с рабочим неучем?»
А после
тыкался по консула́м
великих
аппетитами
держав…
Докладывал,
что пущено на слом,
и удалялся,
мятенький
долла́рчик сжав…
Попил чайку.
Дремотная тропа
назад
ведет
полузакрытые глаза его…
и видит он —
сквозь самоварный пар
выходят
прогнанные
щедрые хозяева…
Чины и выезды…
текущий счет…
и женщины
разро́зились духами.
Очнулся…
Сплюнул…
«На какой мне черт
работать
за гроши
на их Советы хамьи?!»
И он,
скарежен
классовой злобо́ю,
идет
неслышно
портить вентилятор,
чтобы шахтеры
выли,
задыхаясь по забоям,
как взаперти
мычат
горящие телята…
Орут пласты угля́,
машины и сырье,
и пар
из всех котлов
свистит и валит валом.
«Вон —
обер —
штаб-офицерьё
генералиссимуса
капитала!»
на заводы придите,
в ушах —
навязнет
страшное слово —
«вредитель» —
навязнут
названия шахт.
Пускай
статьи
определяет суд.
Виновного
хотя б
возьмут мишенью тира…
Меня
презрение
и ненависть несут
под крыши
инженеровых квартирок.
Мы отдавали
им
последнее тепло,
жилища
отдавали, вылощив,
чтоб на стене
орлом сиял диплом
им-пе-раторского училища.
В голодный
волжский мор
работникам таким
седобородые,
доверясь по-девически,
им
отдавали
лучшие пайки:
простой,
усиленный,
академический!
Мы звали:
«Помогите!»
И одни,
сменив
на блузу
щегольскую тройку,
по-честному
отдали
мозг и дни
и держат
на плечах
тяжелую постройку.
Другие…
жалование переслюнив,
в бумажник
сунувши червонцы,
задумались…
«Нельзя ли получить
и с них…
долла́ры
в золоте
с приятным,
нежным звонцем?»
Погладив
на брюшке
советский
первый жир
и вспомнив,
что жене
на пасху
выйти не в чем,
вносил
рублей на сто
ошибок в чертежи:
«Чего
стесняться нам
с рабочим неучем?»
А после
тыкался по консула́м
великих
аппетитами
держав…
Докладывал,
что пущено на слом,
и удалялся,
мятенький
долла́рчик сжав…
Попил чайку.
Дремотная тропа
назад
ведет
полузакрытые глаза его…
и видит он —
сквозь самоварный пар
выходят
прогнанные
щедрые хозяева…
Чины и выезды…
текущий счет…
и женщины
разро́зились духами.
Очнулся…
Сплюнул…
«На какой мне черт
работать
за гроши
на их Советы хамьи?!»
И он,
скарежен
классовой злобо́ю,
идет
неслышно
портить вентилятор,
чтобы шахтеры
выли,
задыхаясь по забоям,
как взаперти
мычат
горящие телята…
Орут пласты угля́,
машины и сырье,
и пар
из всех котлов
свистит и валит валом.
«Вон —
обер —
штаб-офицерьё
генералиссимуса
капитала!»
1928 г.
Следующий стихЭдуард Успенский – Советы врачей
Предыдущий стихАгния Барто – В театре