Встаньте, товарищи,
           прошу подняться.
От слез
    удержите глаза.
Сегодня
     память
         о павших
              пятнадцать
лет назад.
Хуже каторжных,
          бесправней пленных,
в морозе,
     зубастей волков
             и люте́й, —
жили
    у жил
        драгоценной Лены
тысячи
    рабочих людей.
Роя
  золото
       на пятерки и короны,
рабочий
     тощал
         голодухой и дырами.
А в Питере
      сидели бароны,
паи
  запивая
       во славу фирмы.
Годы
   на тухлой конине
мысль
    сгустили
         простую:
«Поголодали,
       а ныне
больше нельзя —
         бастую».
Чего
   хотела
       масса,
копачей
     несчетное число?
Капусты,
     получше мяса
и работы
      8 часов.
Затягивая
     месяца на́ три,
директор
     что было сил
уговаривал,
      а губернатора
слать
   войска
       просил.
Скрипенье сапог…
          скрипенье льда…
Это
  сквозь снежную тишь
жандарма Трещенко
           и солдат
шлет
   губернатор Бантыш.
А дальше?
      Дальше
           рабочие шли
просить
     о взятых в стачке.
И ротмистр Трещенко
            визгнул
                «пли!»
и ткнул
     в перчатке пальчик.
За пальцем
      этим
         рванулась стрельба —
второй
    после первого залпа.
И снова
     в мишень
           рабочего лба
жандармская
       метится
            лапа.
За кофием
      утром рано
пишет
    жандарм
         упитан:
«250 ранено,
270 убито».
Молва
    о стрельбе опричины
пошла
    шагать
        по фабричным.
Делом
    растет
        молва.
Становится
      завод
         сотый.
Дрожит
     коронованный болван
и пайщики
      из Лензоты.
И горе
    ревя
       по заводам брело:
— Бросьте
     покорности
           горы
              нести! —
И день этот
      сломленный
             был перелом,
к борьбе перелом
          от покорности.
О Лене память
        ни дни,
            ни года
в сердцах
     не сотрут никогда.
Шаг
   вбивая
       победный
            твой
в толщу
     уличных плит,
помни,
    что флаг
         над головой
и ленскою кровью
          облит.