Вид индейцев таков:
пернат,
    смешон
        и нездешен.
Они
  приезжают
       из первых веков
сквозь лязг
     «Пенсильвэниа Стейшен».
Им
  Кулиджи
       пару пальцев суют.
Снимают
     их
       голливудцы.
На крыши ведут
       в ресторанный уют.
Под ними,
     гульбу разгудевши свою,
нью-йоркские улицы льются.
Кто их радует?
       чем их злят?
О чём их дума?
       куда их взгляд?
Индейцы думают:
        «Ишь —
            капитал!
Ну и дома застроил.
Всё отберём
      ни за пятак
при
  социалистическом строе.
Сначала
    будут
       бои клокотать.
А там
   ни вражды,
         ни начальства!
Тишь
   да гладь
       да божья благодать —
сплошное луначарство.
Иными
    рейсами
        вспенятся воды;
пойдут
    пароходы зажаривать,
сюда
   из Москвы
        возить переводы
произведений Жарова
И радио —
     только мгла легла —
правду-матку вызвенит.
Придёт
    и расскажет
          на весь вигвам,
в чём
   красота
       жизни.
И к правде
     пойдёт
        индейская рать,
вздымаясь
     знаменной уймою…»
Впрочем,
    зачем
       про индейцев врать?
Индейцы
    про это
        не думают.
Индеей думает:
       «Там,
          где черно
воде
   у моста в оскале,
плескался
     недавно
         юркий челнок
деда,
   искателя скальпов.
А там,
   где взвит
       этажей коробок
и жгут
   миллион киловатт, —
стоял
   индейский
        военный бог,
брюхат
   и головат.
И всё,
   что теперь
        вокруг течет,
всё,
  что отсюда видимо, —
всё это
    вытворил белый чёрт,
заморская
      белая ведьма.
Их
  всех бы
      в лес прогнать
             в один,
и мы чтоб
     с копьём гонялись…»
Поди
   под такую мысль
           подведи
классовый анализ.
Мысль человечья
        много сложней,
чем знают
     у нас
        о ней.
Тряхнув
    оперенья нарядную рядь
над пастью
      облошаделой,
сошли
   и — пока!
       пошли вымирать.
А что им
    больше
        делать?
Подумай
    о новом агит-винте.
Винти,
   чтоб задор не гас его.
Ждут.
   Переводи, Коминтерн,
расовый гнев
       на классовый.