Товарищи,
     позвольте
          без позы,
               без маски —
как старший товарищ,
           неглупый и чуткий,
поразговариваю с вами,
            товарищ Безыменский,
товарищ Светлов,
         товарищ Уткин.
Мы спорим,
      аж глотки просят лужения,
мы
  задыхаемся
        от эстрадных побед,
а у меня к вам, товарищи,
            деловое предложение:
давайте,
    устроим
        веселый обед!
Расстелим внизу
        комплименты ковровые,
если зуб на кого —
         отпилим зуб;
розданные
      Луначарским
             венки лавровые —
сложим
    в общий
        товарищеский суп.
Решим,
    что все
        по-своему правы.
Каждый поет
       по своему
            голоску!
Разрежем
     общую курицу славы
и каждому
     выдадим
          по равному куску.
Бросим
    друг другу
         шпильки подсовывать,
разведем
     изысканный
            словесный ажур.
А когда мне
      товарищи
           предоставят слово —
я это слово возьму
         и скажу:
— Я кажусь вам
        академиком
              с большим задом,
один, мол, я
      жрец
         поэзий непролазных.
А мне
   в действительности
             единственное надо —
чтоб больше поэтов
          хороших
               и разных.
Многие
    пользуются
          напосто́вской тряскою,
с тем
   чтоб себя
        обозвать получше.
— Мы, мол, единственные,
             мы пролетарские… —
А я, по-вашему, что —
          валютчик?
Я
  по существу
        мастеровой, братцы,
не люблю я
      этой
         философии ну́довой.
Засучу рукавчики:
         работать?
              драться?
Сделай одолжение,
          а ну́, давай!
Есть
   перед нами
         огромная работа —
каждому человеку
         нужное стихачество.
Давайте работать
         до седьмого пота
над поднятием количества,
            над улучшением качества.
Я меряю
     по коммуне
           стихов сорта,
в коммуну
     душа
        потому влюблена,
что коммуна,
       по-моему,
            огромная высота,
что коммуна,
       по-моему,
            глубочайшая глубина.
А в поэзии
     нет
       ни друзей,
            ни родных,
по протекции
       не свяжешь
             рифм лычки́.
Оставим
    распределение
            орденов и наградных,
бросим, товарищи,
         наклеивать ярлычки.
Не хочу
    похвастать
          мыслью новенькой,
но по-моему —
       утверждаю без авторской спеси —
коммуна —
     это место,
          где исчезнут чиновники
и где будет
      много
         стихов и песен.
Стоит
   изумиться
        рифмочек парой нам —
мы
  почитаем поэтика гением.
Одного
    называют
         красным Байроном,
другого —
     самым красным Гейнем.
Одного боюсь —
        за вас и сам, —
чтоб не обмелели
         наши души,
чтоб мы
    не возвели
          в коммунистический сан
плоскость раешников
           и ерунду частушек.
Мы духом одно,
        понимаете сами:
по линии сердца
        нет раздела.
Если
   вы не за нас,
          а мы
             не с вами,
то черта ль
      нам
        остается делать?
А если я
    вас
      когда-нибудь крою
и на вас
    замахивается
           перо-рука,
то я, как говорится,
          добыл это кровью,
я
 больше вашего
         рифмы строгал.
Товарищи,
     бросим
         замашки торгашьи
— моя, мол, поэзия —
          мой лабаз! —
всё, что я сделал,
         все это ваше —
рифмы,
    темы,
       дикция,
           бас!
Что может быть
        капризней славы
                 и пепельней?
В гроб, что ли,
       брать,
          когда умру?
Наплевать мне, товарищи,
             в высшей степени
на деньги,
     на славу
         и на прочую муру!
Чем нам
     делить
         поэтическую власть,
сгрудим
    нежность слов
           и слова-бичи,
и давайте
     без завистей
           и без фамилий
                  класть
в коммунову стройку
          слова-кирпичи.
Давайте,
    товарищи,
         шагать в ногу.
Нам не надо
      брюзжащего
            лысого парика!
А ругаться захочется —
           врагов много
по другую сторону
         красных баррикад.