Я недаром вздрогнул.
                 Не загробный вздор.
В порт,
     горящий,
       как расплавленное лето,
разворачивался
        и входил
             товарищ «Теодор
Нетте».
Это — он.
    Я узнаю его.
В блюдечках — очках спасательных кругов.
— Здравствуй, Нетте!
          Как я рад, что ты живой
дымной жизнью труб,
          канатов
             и крюков.
Подойди сюда!
       Тебе не мелко?
От Батума,
      чай, котлами покипел…
Помнишь, Нетте, —
          в бытность человеком
ты пивал чаи
      со мною в дипкупе?
Медлил ты.
       Захрапывали сони.
Глаз
     кося
       в печати сургуча,
напролет
       болтал о Ромке Якобсоне
и смешно потел,
          стихи уча.
Засыпал к утру.
       Курок
           аж палец свел…
Суньтеся —
     кому охота!
Думал ли,
     что через год всего
встречусь я
       с тобою —
          с пароходом.
За кормой лунища.
         Ну и здорово!
Залегла,
     просторы надвое порвав.
Будто навек
           за собой
                  из битвы коридоровой
тянешь след героя,
                светел и кровав.
В коммунизм из книжки
                     верят средне.
«Мало ли,
      что можно
          в книжке намолоть!»
А такое —
      оживит внезапно «бредни»
и покажет
      коммунизма
              естество и плоть.
Мы живем,
     зажатые
         железной клятвой.
За нее —
     на крест,
        и пулею чешите:
это —
     чтобы в мире
              без России,
                     без Латвии,
жить единым
            человечьим общежитьем.
В наших жилах —
                кровь, а не водица.
Мы идем
         сквозь револьверный лай,
чтобы,
       умирая,
                воплотиться
в пароходы,
            в строчки
                     и в другие долгие дела.

Мне бы жить и жить,
                     сквозь годы мчась.
Но в конце хочу —
                   других желаний нету —
встретить я хочу
                 мой смертный час
так,
   как встретил смерть
                    товарищ Нетте.