Былины в селах по реке Кулой (Архангельская область)
В течение последних полутора веков фольклор северной России вызывал самый активный интерес у специалистов разного профиля, занятых изучением русской культуры. Как известно, начало изучению кулойского эпоса было положено разысканиями А.Д. Григорьева.
Во вступительной статье к опубликованному им тому кулойских былин А.Д. Григорьев подробно характеризует бассейн реки Кулоя: «Река Кулой начинается немного севернее г. Пинеги. Приняв в себя с левой стороны приток Со́тку, он течет с небольшими уклонениями почти прямо на север. […] Оба берега р. Кулоя покрыты лесом… сосны, ели, березы, ольхи, осины и лиственницы; изредка попадаются чисто сосновые боры; на пжнях (лугах) по самому берегу идут ивовые заросли. Вверху по Кулою лес крупный, а ниже по реке он мельче и реже… В лесу к концу августа появляются грибы и ягоды: землнка (земляника), черника, голубель, малина и морошка. В нем водятся белки и лисицы; довольно часто встречаются медведи и очень редко дикие олени; редко встречаются также волки. […]
В Кулой впадает довольно много притоков в виде ручьев и рек. Наиболее значительны из последних — Стка, Тлда, Плта, Ёжуга, Лка и Сяна с левой стороны, Ольма и Нмнюга с правой. Человеческие поселения есть только на двух из этих рек — Немнюге и Со́яне: на Сояне деревня Сояна, а на Немнюге 5 деревень, объединенных в одном общем названии Немнюга. На самом Кулое, несмотря на его длину свыше 210 верст, только три поселения, и притом на значительном расстоянии друг от друга: Кулой с Оре́ховской (в 35 вер<стах> от г. Пинеги), Крьеполё (в 90 вер<стах> от с. Кулоя) и Долгая Щель или Щелья (в 60 вер<стах> от с. Крьеполя).
Путями сообщения р. Кулой похвалиться не может. По сухому пути можно проехать, куда нужно, только зимою; тогда проходит через с<ела> Немнюгу и Кулой почтовый тракт из г. Мезени в г. Пинегу. Летом положение совсем другое. Только из г. Пинеги в с. Кулой на расстоянии 35 верст есть колесная дорога, которая идет по правому берегу р. Кулоя на некотором расстоянии от самой реки и изобилует массой подъемов и спусков, так как на ней есть много довольно высоких и крутых холмов (по-тамошнему «гор»). Начиная же с с. Кулоя, вниз по р. Кулою и его притокам летом можно ездить только на лодках: сухопутных дорог здесь летом нет вовсе… Кое-где по р. Кулою стоят маленькие курные избушки без окон, где едущие отдыхают, кипятят чай или варят горячую пищу; эти избушки дают также приют крестьянам, приезжающим сюда для рыбной ловли. В нижнем течении р. Кулоя, где река расширяется и где действует морской прилив, положение плывущих ухудшается, ибо они зависят не только от погоды, но и от приливов… Здесь следует также отметить, что поездка в с. Д<олгая> Щель с верху р. Кулоя на соянских шитых длинных лодках или на долгощельских коротких, но высоких морских лодках и карбасах — еще сносна; плавание же на карьепольской однонабойной осиновке, в каковой довелось мне ехать, прямо подвергает едущих опасности».
Среди сказителей Кулоя не было ни блестящих импровизаторов, подобных зимне-золотицким, ни певцов, удивляющих своеобразием или широтой репертуара. Только от одного сказителя Е.Д. Садкова А.Д. Григорьеву удалось записать двенадцать былин, репертуар остальных певцов гораздо скромнее; о том, что другой сказитель — Ф.А. Прелухин — поет пятьдесят старин, А.Д. Григорьев знал лишь понаслышке. Но кулойский эпос очень стабилен: в сохранности сюжетной структуры, языке, подробностях, воссоздающих перед слушателем обстановку древнерусской, домосковской жизни; в чертах своего бытования.
Былины хранились здесь в памяти сказителей-мужчин, женщины-исполнительницы встречались значительно реже. Отсюда — преобладание героических сюжетов над прочими — новеллистическими и балладными. Школой сказительства были промыслы, в частности — легендарные Кеды, собиравшие промысловиков со всех поморских рек и с побережья Белого моря. Кеды — урочище, мыс при северной оконечности Зимнего берега Белого моря, где существовало около сотни промысловых избушек, куда приезжали бить острогами тюленей и лысунов с февраля до середины марта. Из всех наледных промыслов кедовский считался самым трудным и опасным, о чем свидетельствует существовавшая у промышленников поговорка: «Идти на Кеды — наживать себе беды».
В то же время далеко не на всякой северной реке старины знали и любили так же, как на Кулое. На Пинеге, например, преобладали старинщицы-женщины, их былины насчитывали обычно несколько десятков стихов, тогда как на Кулое былина в сотню-другую стихов — не редкость, а правило.
Обращает на себя внимание консервативность местных былин, которая ясно проявилась при сравнении их текстов, опубликованных А.Д. Григорьевым, с записями О.Э. Озаровской, выполненными с разрывом в двадцать лет. Подобная устойчивость, «как правило, свойственна коллективным формам исполнения, зафиксированным, например, на Мезени». Известно, что на Кулое былины также сказывали не только сольно, но пели их вдвоем или хором, о чем писал А.Д. Григорьев. Не знают кулойские старины живости и легкой приспособляемости к местным условиям, «житейского колорита», столь характерных, например, для Печоры. Внимательный к местным редакциям, А.Д. Григорьев отметил лишь одну подробность кулойского эпоса, прямо относящуюся к истории заселения Кулоя: пристрастие местных сказителей к определению «монастырские» (казна, богатыри), это — воспоминание о былой принадлежности соянских и долгощельских земель Сийскому монастырю. Возможно, консервативность кулойской эпической традиции была одной из причин полного исчезновения былин на Кулое к середине XX века. С утратой обстановки, поддерживавшей бытование старин в привычных исконных формах, кулойский былинный очаг угас сразу же и окончательно.
Репертуар кулойских былин включает 27 сюжетов, дополненных образцами комического эпоса:
«Бой Добрыни с Дунаем»,
«Василий Игнатьевич и Батыга»,
«Данило Ловчанин»,
«Добрыня и Алёша»,
«Добрыня и Настасья»,
«Добрыня Никитич и Змей»,
«Добрыня Никитич и Маринка»,
«Дунай Иванович-сват»,
«Дюк Степанович и Чурила Плёнкович»,
«Иван Годинович»,
«Илья Муромец и Калин-царь»,
«Илья Муромец и разбойники»,
«Илья Муромец и Сокольник»,
«Илья Муромец и Соловей-разбойник»,
«Исцеление Ильи Муромца»,
«Калика и голи кабацкие»,
«Камское побоище»,
«Михаил Данилович»,
«Михайло Потык»,
«Поединок Добрыни Никитича с Ильёй Муромцем»,
«Садко»,
«Святогор и Илья Муромец»,
«Сорок калик»,
«Сухман»,
«Три поездки Ильи Муромца»,
«Чурила Плёнкович и Катерина»,
«Небылица»,
«Проделки Васьки Шишка»,
«Старина о Льдине»,
«Усы».
Очевидно, что репертуар кулойского былинного эпоса не лишен разнообразия.
Уже второй том «Архангельских былин и исторических песен», посвященный кулойской эпической традиции, включает в себя не только тексты, но и 45 былинных напевов, нотированных с фонографических записей А.Д. Григорьева. Из них 38 связаны с былинами, 1 — с балладой, 2 — с духовными стихами, 2 — с небылицами, 2 — со скоморошинами.
Продолжая работу по собиранию кулойского эпоса, в Карьеполе, Сояне и Долгой Щели (Долгощелье) О.Э. Озаровская выполнила фонографические записи от четырех исполнителей из числа информантов А.Д. Григорьева. Ими оказались Н.П. Крычаков, Е.К. Мелехов, Я.Ф. Попов и П.Н. Широкий. О.Э. Озаровская обнаружила четырех новых сказителей, знавших былины и владевших традицией напева — Марию Красикову (в Карьеполе), Степана Крапивина, Алексея Мелехова, Анну Мелехову (в Сояне) и также зафиксировала их пение. Фонографическое наследие А.Д. Григорьева, вероятнее всего, утрачено. Поэтому в настоящее время восковые цилиндры О.Э. Озаровской оказываются наиболее ранними и, увы, единственными, на которых сохранилось звучание напевов кулойского былиного эпоса.
Наиболее последовательно кулойский музыкальный эпос представлен в антологии «Былины» Б.М. Добровольского и В.В. Коргузалова. Музыкальное строение напевов, опубликованных в их собрании, и особенности их распространения позволяют установить тесные связи между былинами Кулоя и Мезени.
Особенности распространения напевов и степень их популярности получают отражение в музыкальном репертуаре каждого отдельного сказителя. В своей «строго былинной» части этот репертуар выглядит следующим образом. Записи на фонограф осуществлены от 20 информантов. Наибольшее количество напевов зафиксировано от И.Д. Сычова: при исполнении шести фрагментов он использовал пять самостоятельных мелодий. По два напева у А.Я. Сычова и П.Н. Широкого, у всех остальных — по одному. Оказалось, что былинные мелодии, записанные в шести населенных пунктах, опираются на общую композицию. Такие же напевы зафиксированы в Сояне и Долгой Щели, а по всему маршруту, — о чем упоминалось, — в восьми селах у 18 сказителей. Жанровый контраст в довольно строгую музыкальную систему кулойского былинного эпоса вносит плясовой напев, однако его появление зафиксировано лишь в «шутовых старинах» и на характеристику былинного репертуара в принципе не влияет.
Материалы, датированные 1901 г., показывают, что кулойский эпос еще сохранял сложную структуру. Если в собрании А.Д. Григорьева при явном преобладании одного типового напева былин в общем репертуаре сохранялось пять самостоятельных мелодий, то по результатам экспедиции 1921 г. количество таких мелодий уменьшилось до трех; кроме того, вдвое сократилось число сказителей. С позиций изучения устного народного творчества последний факт означает, что заметно ограничились возможности распространения традиции, а, следовательно, — и поддержания ее в условиях живого бытования.
К сожалению, после экспедиции О.Э. Озаровской история собирания кулойского эпоса не смогла получить продолжения. В течение длительного времени кулойские села оставались в стороне от маршрутов фольклорных экспедиций, поэтому нет никаких объективных данных о состоянии местной культуры за весь последующий период.
Несмотря на то что кулойская эпическая традиция никак не может рассматриваться в качестве культуры ранней формации, вряд ли уместно представлять процесс ее становления и постепенной эволюции только лишь на основе источников, восходящих к началу прошлого столетия. Можно предположить, что этот процесс имел несколько этапов, каждый из которых протекал под преимущественным влиянием какой-либо из исходных культур. Вероятнее всего, прототипы могли иметь и различное жанровое происхождение.
На одном из последних этапов эволюции кулойской эпической традиции возобладали тенденции, направленные на упрощение развитых музыкальных композиций, на приспособление их к канонам повествовательного интонирования, преимущественно индивидуального.
Признаки сезонной приуроченности былин, связь исполнения с коллективными промысловыми работами, обширный круг сказителей в замкнутой и преимущественно мужской среде — все это долгое время способствовало сохранению старин. Географическое расположение населенных пунктов по течению р. Кулой затрудняло доступ миграционных потоков и обеспечивало важное условие консервации местной культуры. Пожалуй, трудно представить поющийся эпос, который был бы так замкнут на местном репертуаре и чужд каким-либо музыкальным привнесениям. Вероятно, в этом и заключается основное отличие кулойской былинной традиции, чем и определяется ее место в культуре архангельского сказительства.
Несмотря на территориальную близость Кулоя к районам Пинежья о серьезном взаимовлиянии обеих традиций говорить не приходится. Однако кулойская эпическая традиция, вероятно, одна из наиболее консервативных, должна быть известна широкому кругу любителей народной культуры.
