Традиция лечения детей в селах Лиходиево и Верхне-Устькулой Вельского района Архангельской области
Процесс лечения, неоднократно описанный местными жителями, проходит так. Знахарка ищет иву — живую, не сухую, чтобы это был тонкий прутик, который растет не в кусте, а отдельно. Затем она, не срезая иву, ножом разрезает ветку посередине, чтобы верх и них ветки остались целыми. Ветка растягивается и получается большое отверстие. Один человек держит иву, знахарка передает ребенка в руки матери (или кого-то другого) через это отверстие, затем мать возвращает ребенка сбоку от ивы. Так ребенок передается три раза. Потом от одежды ребенка, в которой его пронимали, отрывается лоскут ткани, и ива связывается. Затем следует смотреть, срослась ли ива. Если ива не засохнет, тогда ребенок будет жить. Зимой или весной, когда к ивам не пройти, ребенка пронимают на пороге дома. Для этого срезается ива, точно так же разрезается, растягивается и вставляется в дверной проем. По окончании обряда ветку связывают лоскутком ткани и выкидывают. Эти манипуляции проделываются единовременно и, по общему мнению, вторичный визит к знахарке не нужен — больной должен обязательно поправиться. Случаи второго и третьего обращения к знахарке расцениваются как исключительные, из ряда вон выходящие.
Согласно общему мнению, связывать расщепленный ствол ивы необходимо, чтобы ребенок поправился. Более того, считается, что по стволу можно определить судьбу ребенка: если он срастется, ребенок будет жить, если засохнет — умрет. Сама знахарка отрицает такой способ определения судьбы ребенка. По ее словам, она делает это иным способом, но каким — сообщить отказалась: «И я сразу скажу, долговекий ребёнок или нет […]. Вот по ивине. Когда я ивину расщепляю, я сразу скажу. [Когда расщепляете, или когда она уже срастётся?] Да. Когда расщепляю […]. [Определяете по самому дереву?] Да. Да-да-да-да-да. Ну не по самому, но не скажу. Но определяю [смеётся]. Чего могу, говорю, чего не могу, не скажу».
Описание практики было зафиксировано как от людей, которые об этом слышали или принимали участие в таком лечении своих детей, так и от самой знахарки — Пантелеевой Надежды Викторовны, живущей в с. Лиходиево. В настоящее время традиция жива, но лечением занимается только Надежда Викторовна, перенявшая навыки от матери. По рассказам местных жителей, в прошлом таких знахарок было несколько, в обоих селах.
Бабушка Н.В. Пантелеевой передала знания своей невестке, матери Надежды Васильевны, а та в свою очередь передала своей дочери. Местные жители отмечают, что Пантелеева — потомственная знахарка, лечиться к ней приезжают даже из далёких деревень, хотя и вспоминают, что её бабушка пользовалась большей известностью.
«У нас ещё вот была в моей деревне бабушка Александра […] ну вот, даже с Москвы приезжали к ней. Она очень рахит у детей […] хорошо она выводила, сейчас у неё, по-мойму, передано внучке. Вот, и к внучке сейчас, но сейчас уже реже к внучке ездят, а вот раньше, я вот помню, очень много к ней народу ездило […]. И помню […] в поле водили, через йивину пронимали. У меня внука вот этого [мальчика лет 10], уже внучка пронимала через ивину».
После пронимания отрывается лоскут от той одежды, в которой был ребёнок, и ива завязывается. По другим сведениям, ничего не отрывается, а просто одежда снимается и оставляется: «Надо распашонку брать или чё… в чём одет ребёнок-то, там весит [вешает], оставляет. […] Ребёнка пронимает-то, а потом […] распашоночку весит там, куда-то, вещь какую-то надо взять, ну, распашонка или что иёное».
В процессе лечения знахарка произносит заговор, однако Надежда Васильевна отказалась сообщить его, мотивируя это тем, что заговор нельзя раскрывать посторонним, иначе он утратит силу. В процессе лечения заговор произносится шепотом, чтобы никто не слышал. Однако многие пересказывают текст заговора, уверяя, что они услышали и частично запомнили его: «Ты мне отдаёшь больного, я тебе даю здорового ребёнка».
Если ива не срубается, а пронимание происходит непосредственно там, где она растет, то по прошествии некоторого времени родители ребенка идут проверять, срослась ива или засохла: «И вот она если… пронимает через йиву, и потом ей скажет: — Вот придёшь через столько время, посмотришь: если посохло, значит недолговекой ребёнок, умрёт, а если растёт дерево, значит, человек долго будёт жить».
Если при разрезании ива сломается или порвется, это считается дурным знаком и сулит в будущем несчастье больному: «Режешь ножом по этой ивине, и нож может соскользнуть, например… Да, это уже вот судьба такая у ребёнка недолговечная…»; «Вот режешь, и она соскоцит — это уже худо […]. Да, вот или режет, она трешшит — тоже плохо, плохо […]»; «Ну как бы тяжёлое такое, ну там, может быть, вот это вот… тюрьма или что-то там».
Впрочем, так считают пациенты, сама же знахарка отмечает, что это плохо, но в таких случаях нужно совершать лечение заново.
Есть расхождения в представлениях о том, что следует делать с расщепленной ивой после лечения. Помимо выбрасывания, если она срублена, или попыток сделать так, чтобы половинки ствола срослись, если продевают через живую ивину, еще рассказывают о том, что ее следует выбросить в реку.
Ещё один вариант — ритуальное уничтожение деревца путем закапывания в землю или сожжения. Все эти способы существуют в представлениях тех, кто был свидетелем совершения обряда или слышал о нём, и, вероятно, представляют собой искаженное описание собственного или чужого опыта. Во всяком случае, сама знахарка, подробно рассказывая о лечении, не акцентировала внимания на том, что делать с ивой, кроме случая связывания расщепленного ствола растущего дерева. Обычно она, по ее рассказам, просто выбрасывает срубленное деревце в кусты, туда, где срезала его.
В благодарность знахарке дарят конфеты, платки, и большинство пациентов хорошо знает, что ей нельзя говорить «спасибо» за лечение.
Причины заболевания рахитом, или, по-местному, собачьей старостью, знахарка считает следствием того, что мать ребенка во время беременности пинала кошку или собаку. Н.В. Пантелеева лечит преимущественно маленьких детей и считает, что чем раньше привозят к ней лечить, тем лучше, потому что, по ее словам, «сколько болит, столько и выбаливает», то есть, если болезнь длится, например, три года, то выздоравливать человек будет тоже три года. В качестве атрибута она использует именно иву, хотя отмечает, что «раньше через черёмуху делали. Но я только через иву. Ива обязательно чтоб была не сухая, вот нормальная ива. [Живая?] Да, живая […]. Тоненькая ива, чтоб одна от корня росла. От куста — нельзя. Вот я бегаю, до того добегаешь, доищешь, уже нынче у меня всё кругом повырублено, уже всё идут кустами».
Место, где знахарка срезает ветки ивы, ее пациентами описывается так: «И у неё вот там всё — приходишь, у неё такой прям… ну, буквально лес уже — все там в ленточках. А какие-то срублены — которые уже вот умерли — они уже срезаные ивы».
Личность Надежды Васильевны Пантелеевой как знающей играет главную роль в формировании представлений жителей села Лиходиево и соседнего Верхне-Устькулой о народной медицине, к тому же лечение детей — наиболее распространённая ситуация, в которой прибегают к помощи знахарки, а известность ее простирается за пределы двух упомянутых сёл. Фигура знахарки и ритуальная практика почти не мифологизируются в рассказах жителей, только некоторые детали добавляются или искажаются. Открытость Надежды Васильевны и её влияние в селе, вероятно, способствуют тому, что практикуемый ею обряд стал главной темой для разговоров участников экспедиции с местными жителями на тему медицины. Тем не менее существует различие в описании обряда, полученном от самой знахарки и от посторонних рассказчиков, в том числе пользовавшихся услугами других знахарок. В первую очередь это касается действий с самой ивиной после продевания, примет о дальнейшей судьбе больного и ритуальном уничтожении срубленного деревца, — а также о примете в связи с тем, как знахарке удается расщепить ствол в начале обряда. Это может свидетельствовать как о редукции обряда, так и о характерных различиях в восприятии обряда изнутри и со стороны.
