Детские песни в сказках о животных тёйских сагайцев
Этнос: ХакасыКонфессия: Шаманизм, православие (двоеверие)Язык: хакасский, диалект сагайский
Хакасская культура донесла до наших дней значительное количество сказок с музыкальными эпизодами (или, как их принято называть, песенными вставками). Эта традиция, некогда распространенная у всех тюркских народов Сибири, в настоящее время почти полностью угасла. Исполнителей, знающих сказки с музыкальными эпизодами, остались единицы.
Тёйские сагайцы (субэтническая группа сагайцев, проживающая в бассейне реки Тёя, левого притока реки Абакан) сохранили эту традицию, хотя и в неполном виде. В ходе музыкально-этнографической экспедиции 1998 года в селах Нижняя Тёя и Усть-Чуль от двух групп исполнителей были зафиксированы образцы, практически дословно совпадающие с фольклорными произведениями, записанными более ста лет назад.
В селе Нижняя Тёя главным хранителем традиции оказалась Мария Савельевна Мамышева (по мужу — Тиникова), в селе Усть-Чуль — Ульяна Егоровна Боргоякова и Клавдия Николаевна Бастаева.
В настоящий момент лучше сохранились песенки, чем тексты сказок, которые с большим трудом, чаще всего обрывочно, вспоминаются исполнителями. Показательно, что даже термин «сказка» (нымах / ымах / умах) ими не употребляется. Зафиксированные тексты определялись как кип-чоох, что можно перевести как «рассказ-предание». Этим словом определяются все жанры несказочной прозы, в том числе и мифологические повествования. Возможно, сказки о животных, для которых характерно наличие песенных вставок, представляющих собой поющиеся монологи персонажей, находятся на границе между мифом и сказкой и относятся к тому мифологическому времени, «когда животные умели говорить». Современными исполнителями не осознается древнее происхождение таких сказок, вся эта традиция относится к сфере детского фольклора. Сказки о животных выполняли разные функции: развлекательную, воспитательную, образовательную. По сравнению с героическим эпосом сказки не имеют высокого сакрального статуса, однако весьма любимы народом — не только детьми, но и взрослыми.
Связь песен-монологов со сказкой не забыта, однако с уходом из памяти текстов и даже сюжетов сказок песенки продолжают жить своей жизнью и осмысливаются как детские песенки. Уже в рукописи А.А. Кенеля (1940–50-е годы) все подобные произведения были помещены в раздел Балалар ырлары («Детские песни»). Сагайцы однозначно относят детские песни к разряду сарын (термин аналогичен качинскому и кызыльскому ыр, а не тахпах). Называя песенку, исполнители обязательно указывают, какому из зооморфных персонажей она принадлежит. Всего нами было зафиксировано четыре песенки с вариантами: Хозанахтыӊ сарыны — Песня зайчика, Ӱгӱнiӊ сарыны — Песня филина, Кӱскеҷектiӊ сарыны — Песня мышки и Пӱӱрiҷектiӊ сарыны — Песня волчонка.
Специального обучения для того, чтобы стать сказочником, не требовалось — сказки мог рассказывать любой человек, обладающий образно-эмоциональной речью, артистизмом и музыкальностью. Носителями этой традиции являлись в основном люди старшего поколения, как мужчины, так и женщины. Иногда старшие дети могли рассказывать сказки младшим: рассказывание сказок было уделом тех, кто в данный момент должен был присматривать за детьми и занимать их. Исполнение сказки всегда проходило сольно и предполагало наличие слушателей. В принципе, было возможно использование музыкального инструмента для сопровождения поющихся эпизодов (такая традиция существует у кызыльцев), однако в сагайской культуре она не зафиксирована, хотя у сагайцев имеется развитая традиция исполнительства на чатхане.
Песенка зайчонка была записана в четырех вариантах. Нижнетёйский вариант, исполненный М.С. Мамышевой, включает три строфы, содержащие несколько мотивов, типичных для песен данного персонажа:
Хонҷаң чирiм — хол пазы,
Чатчаң чирiм — чар пазы,
Чiҷең тамағым — тал пазы.
Иблег кiзее чiҷең идiм читпис,
Изiрек истир тиирем чоғул.
(П.С. Субракова: — Э, йа, орта!)
Ирте турҷаң хаттарды,
Изiгiнең кöрiп, мин таанҷам.
Орай турҷаң хаттарды,
Тӱндӱгiнең кöрiп, мин таанҷам.
(Л.К. Ачитаева: — Вот-вот, ол кирек ниме.
П.С. Субракова: — Самай мағат!
Л.К. Ачитаева: — Мағат, йа?)
Чатчаң чирiм — чар пазы,
Чiҷең тамағым — тал пазы.
Иблег кiзее чiҷең идiм читпис,
Изiрек истир тиирем чоғул.
(П.С. Субракова: — Э, йа, орта!)
Ирте турҷаң хаттарды,
Изiгiнең кöрiп, мин таанҷам.
Орай турҷаң хаттарды,
Тӱндӱгiнең кöрiп, мин таанҷам.
(Л.К. Ачитаева: — Вот-вот, ол кирек ниме.
П.С. Субракова: — Самай мағат!
Л.К. Ачитаева: — Мағат, йа?)
Перевод:
Место моего ночлега — вершина лога,
Место моей лёжки — верх берега,
Моя пища — верхушки веток ивы.
Человеку, имеющему семью, моего мяса поесть не хватит,
Кожемялкой выделывать моей шкуры нет.
(П.С. Субракова: — Э, да, правильно!)
Рано встающих женщин,
На их дверь глядя, я узнаю.
На дымоходы глядя, я узнаю.
(Л.К. Ачитаева: — Вот-вот, это нужная песня.
П.С. Субракова: — Самая отличная!
Л.К. Ачитаева: — Отличная, да?)
Место моего ночлега — вершина лога,
Место моей лёжки — верх берега,
Моя пища — верхушки веток ивы.
Человеку, имеющему семью, моего мяса поесть не хватит,
Кожемялкой выделывать моей шкуры нет.
(П.С. Субракова: — Э, да, правильно!)
Рано встающих женщин,
На их дверь глядя, я узнаю.
На дымоходы глядя, я узнаю.
(Л.К. Ачитаева: — Вот-вот, это нужная песня.
П.С. Субракова: — Самая отличная!
Л.К. Ачитаева: — Отличная, да?)
Мотивы, содержащиеся в первой и третьей строфах, отсылают к сюжету сказки «Похта-Кэрэс, ездящий на кроваво-рыжем коне», существующей в разных вариантах. Наиболее известным является вариант, записанный от известной кызыльской сказительницы и певицы Анны Васильевны Курбижековой. По сюжету сказки героиня, добывающая двух жен для своего брата, не угодила одной из них, поскольку та не отличалась трудолюбием. В отместку она превращает невестку в зайца, который испытывает страдания и не знает, как вернуться к людям. В первой строфе содержится характерное представление героя — указывается место его обитания (такая строфа содержится во всех вариантах песенки зайца). В третьей строфе содержится мотив обличения нерадивой жены брата, во второй же — мотив, который отсутствовал в сказке А.В. Курбижековой.
Некоторый свет на данный мотив проливают варианты песенки зайчонка из села Усть-Чуль. Здесь в течение одной сессии от двух исполнительниц, хорошо знакомых друг с другом, были записаны три варианта. Сначала У.Е. Боргоякова исполнила свой вариант песенки:
Хозан мӱнi — хойығ мӱн,
Хой чабалдың мӱнi чазығ.
Изiрек сыдабас тирiм пар,
Илге чидер идiм пар.
Чатчаң чирiм — чар пазы,
Хонҷаң чирiм — хол пазы,
Чiҷең тамағым — тал пазы.
Хой чабалдың мӱнi чазығ.
Изiрек сыдабас тирiм пар,
Илге чидер идiм пар.
Чатчаң чирiм — чар пазы,
Хонҷаң чирiм — хол пазы,
Чiҷең тамағым — тал пазы.
Перевод:
Заячий бульон — густой бульон,
Бульон овцы-негодницы жидкий.
Есть у меня шкура, которая не выдержит кожемялки,
Есть у меня мясо, которого хватит людям.
Место моей лёжки — верх [крутого] берега,
Место моего ночлега — вершина лога,
Пища моя — верхушки веток ивы.
Заячий бульон — густой бульон,
Бульон овцы-негодницы жидкий.
Есть у меня шкура, которая не выдержит кожемялки,
Есть у меня мясо, которого хватит людям.
Место моей лёжки — верх [крутого] берега,
Место моего ночлега — вершина лога,
Пища моя — верхушки веток ивы.
В этом варианте также три строфы: экспозиционная строфа находится в конце, строфа, в которой упоминаются шкура и мясо зайчишки, как и в варианте М.С. Мамышевой, помещена на второе место, а в начале — строфа, содержащая мотив сравнения бульона из зайца и овцы.
Речевое пояснение К.Н. Бастаевой акцентирует именно этот момент — оказывается, в бытующем в данной местности варианте сказки имело место соперничество зайца и овцы. В варианте К.Н. Бастаевой те же три мотива — бульон, кожемялка и описание среды обитания зайчишки — сначала были даны в том же порядке, однако они были вкраплены в рассказ в качестве реплик двух персонажей:
Хойдаң хада хозанах талазыстырлар, ниме, кем кӱстӱг. Хозанах хойды сöклепчеттiр:
Хой мӱнi — чазығ,
Хозан мӱнi — хойығ.
А хой тiпстiр: «Хозан… хозан тирезi… изiрекке чарабас тирең».
(Н.В. Томочакова: — Сыдабас. Изiрекке сыдабас тирең.
К.Н. Бастаева: — Йа.). А хойдың тирезi, ниме, халын. Хой тирезi халын. Iди талазыстырлар.
Анаң пiди сарнапчаттыр хозанах:
Хонҷаң чирiм — хол пазы,
Чатчаң чирiм — чар хазы,
Чиҷең тамағым — тал пазы.<
Хозанах, ачырғанмарып, хойға сöклеттiрiпс, iди тахпахтапстыр.
Хой мӱнi — чазығ,
Хозан мӱнi — хойығ.
А хой тiпстiр: «Хозан… хозан тирезi… изiрекке чарабас тирең».
(Н.В. Томочакова: — Сыдабас. Изiрекке сыдабас тирең.
К.Н. Бастаева: — Йа.). А хойдың тирезi, ниме, халын. Хой тирезi халын. Iди талазыстырлар.
Анаң пiди сарнапчаттыр хозанах:
Хонҷаң чирiм — хол пазы,
Чатчаң чирiм — чар хазы,
Чиҷең тамағым — тал пазы.<
Хозанах, ачырғанмарып, хойға сöклеттiрiпс, iди тахпахтапстыр.
Перевод:
Овца с зайчишкой поспорили, это, кто сильный. Зайчишка овцу высмеял:
Овечий бульон жидкий,
Заячий бульон густой.
А овца сказала: «Заячий… заячья шкура… для кожемялки не годится твоя шкура».
(Н.В. Томочакова: — Не выдержит. Кожемялку не выдержит шкура. К.Н. Бастаева: — Да.).
А овечья шкура, это, толстая. Овечья шкура толстая. Так поспорили.
Затем зайчишка так спел, оказывается:
Мое место ночлега — вершина лога,
Мое место лёжки — крутой берег,
Моя пища — верхушки тальника.
Зайчишка, огорчившись из-за оскорблений овцы, так тахпахом.
Овца с зайчишкой поспорили, это, кто сильный. Зайчишка овцу высмеял:
Овечий бульон жидкий,
Заячий бульон густой.
А овца сказала: «Заячий… заячья шкура… для кожемялки не годится твоя шкура».
(Н.В. Томочакова: — Не выдержит. Кожемялку не выдержит шкура. К.Н. Бастаева: — Да.).
А овечья шкура, это, толстая. Овечья шкура толстая. Так поспорили.
Затем зайчишка так спел, оказывается:
Мое место ночлега — вершина лога,
Мое место лёжки — крутой берег,
Моя пища — верхушки тальника.
Зайчишка, огорчившись из-за оскорблений овцы, так тахпахом.
Через некоторое время исполнительница вновь повторила данный сюжет с более правильным, по ее мнению, порядком строф: сначала шла строфа — представление зайца и мест его обитания, затем — мотив соперничества зайца и овцы. Обращает на себя внимание ролевое переосмысление мотива: во втором случае хвалится не заяц, а овца. При этом бульон из овцы назван хорошим, тогда как бульон из зайца — плохим:
Хонҷаң чирiм — хол пазы,
Чатчаң чирiм — чар хазы,
Чиҷең тамағым — тал пазы.
Хойды сöклебiстi ам. Хой сöклепче:
Изiрекке чарабас тирең,
Хой мӱнi — хойығ,
А хозан мӱнi — чазығ.
Чатчаң чирiм — чар хазы,
Чиҷең тамағым — тал пазы.
Хойды сöклебiстi ам. Хой сöклепче:
Изiрекке чарабас тирең,
Хой мӱнi — хойығ,
А хозан мӱнi — чазығ.
Перевод:
Место моего ночлега — вершина лога,
Место моей лёжки — крутой берег,
Пища моя — верхушки тальника.
Так теперь высмеял овцу. Овца высмеивает:
Шкура твоя не годится для кожемялки,
Овечий бульон — густой,
А заячий бульон — жидкий.
Место моего ночлега — вершина лога,
Место моей лёжки — крутой берег,
Пища моя — верхушки тальника.
Так теперь высмеял овцу. Овца высмеивает:
Шкура твоя не годится для кожемялки,
Овечий бульон — густой,
А заячий бульон — жидкий.
Таким образом, в различных вариантах песенки зайчонка содержатся два основных и во многом противоположных мотива: жалоба зайца на бедственное положение, приближающие его песенку к жанру плача (такая трактовка особенно характерна для сюжета «Похта Кэрэс…»), и его похвальба и бравада. И то, и другое в развернутом виде было зафиксировано более столетия назад Н.Ф. Катановым в образце, названном «Песня (стихотворение) зайца»:
«Место моей ночевки — начало ложбины горы!
Место моего лежания — нижняя часть крутого берега!
Пища, которую я ем — верхние части талин!
Есть у меня такая шкура, с которой не справится дерево!
Похлёбка из овечьего мяса, похлёбка жидковатая!
Хоть я и плохой заяц, но похлёбка из меня густая!
Если поднимется здесь буран или пурга,
Если надо беречь мне лишь мои глаза,
То я укрываю их, севши под дерево березу!
Если поднимется здесь буран или метель, …
То я укрою их, севши под талинку!
Если зашуршат верхушки сухих трав,
То я не могу приискать места, где бы мне приютиться!
Если зашелестят верхушки болиголовника (пучек),
То я не могу найти места, куда бы мне убежать!
[см. Библиография №4, текст 488, с. 456]»
Место моего лежания — нижняя часть крутого берега!
Пища, которую я ем — верхние части талин!
Есть у меня такая шкура, с которой не справится дерево!
Похлёбка из овечьего мяса, похлёбка жидковатая!
Хоть я и плохой заяц, но похлёбка из меня густая!
Если поднимется здесь буран или пурга,
Если надо беречь мне лишь мои глаза,
То я укрываю их, севши под дерево березу!
Если поднимется здесь буран или метель, …
То я укрою их, севши под талинку!
Если зашуршат верхушки сухих трав,
То я не могу приискать места, где бы мне приютиться!
Если зашелестят верхушки болиголовника (пучек),
То я не могу найти места, куда бы мне убежать!
[см. Библиография №4, текст 488, с. 456]»
Проанализированные образцы, содержащие мотив соперничества зайца и овцы, обнаруживают параллели в сказках других диалектных группах хакасов. Они демонстрируют осколки какого-то сюжета, который в полном виде на хакасском материале пока не встретился, однако яркая параллель к нему имеется в тувинском фольклоре. Речь идет о сказке «Арганыӊ ак коданы» («Лесной заяц-беляк») [см. Библиографию, №6, текст 26, с. 393–397], сюжет которой включает мотив похвальбы зайца, его насмешек (в данном случае — над медведицей) и восхваления своей шкурки и жирного бульона. Таким образом, в сагайских материалах речь может идти о сочетании разных фольклорных сюжетов, связанных с зайцем.
Следует отметить, что круг позитивных эмоций зооморфных персонажей сказок чаще воплощается в хвастливом представлении себя тем или иным героем. Такова, например, «Ӱгӱнiӊ сарыны» — Песня филина, записанная в трех вариантах (два из них. исполненные У.Е. Боргояковой, почти полностью идентичны). Очень часто цель песенки, исполняемой персонажем, — его самопрезентация, которая не зависит от эмоционального наклонения (жалоба или похвальба), хотя жалобные музыкальные «портреты» персонажей часто приближают их к лирической песне и могут быть очень эмоциональными. Песни-презентации нередко дополнены мотивами, объясняющими происхождение характерных деталей внешнего облика персонажей и особенностей их поведения. В тексте песни филина особенностями его внешнего вида, напротив, объясняется его неспособность взять себе в жены невесту-человека:
Чодам тӱктiг полбаан полза,
Чонның хызын аларҷыхсым, ӱхе!
Харағым хызыл полбаан полза
Ханның хызын аларҷыхсым, ӱхе!
Чонның хызын аларҷыхсым, ӱхе!
Харағым хызыл полбаан полза
Ханның хызын аларҷыхсым, ӱхе!
Перевод:
Если б моя голень не была в перьях,
На дочери людей женился бы, юхе!
Если б мой глаз не был красным,
На дочери хана женился бы, юхе!
Если б моя голень не была в перьях,
На дочери людей женился бы, юхе!
Если б мой глаз не был красным,
На дочери хана женился бы, юхе!
Чодам тӱктӱг полбаан полза,
Чон даа хызын аларҷыхпын.
Харағым хызыл полбаан полза,
Хан даа хызын аларҷыхпын, — тiптiр.
Чон даа хызын аларҷыхпын.
Харағым хызыл полбаан полза,
Хан даа хызын аларҷыхпын, — тiптiр.
Перевод:
Если б моя голень не была в перьях,
Хоть на девушке из народа женился бы.
Если б мой глаз не был красным,
Хоть на дочери хана женился бы, — сказал.
Если б моя голень не была в перьях,
Хоть на девушке из народа женился бы.
Если б мой глаз не был красным,
Хоть на дочери хана женился бы, — сказал.
Варианты, исполненные двумя информантами-сагайцами, в текстовом отношении весьма близки между собой. Во втором образце отсутствует звукоподражательное слово юхе в конце двустиший. Близость обнаруживается также с опубликованными вариантами: сагайским [см. Библиографию, №4, текст 539, с. 471] и качинским [см. Библиографию, №2, №5, с. 26–27]. Во всех вариантах юмористически показаны самодовольство и похвальба филина.
Многим персонажам песенок о животных свойственны различные оттенки грусти — от плача до проникновенного философско-лирического высказывания. К последнему типу можно отнести песню-плач волчонка, страдающего от постоянного плохого к себе отношения: что бы ни случилось плохого — во всем обвинят его.
«Пӱӱрiҷектiӊ сарыны» сложена с соблюдении канонов песенной поэзии. Так, его поэтический текст упорядочен сложной анафорой: «Ха — Ча — Хо — Ча — Хо — Ча — Ха — Ча» и состоит из двух строф, каждая из которых, в свою очередь, складывается из двустиший (последнее двустишие не было допето, однако его структура легко восстанавливается по аналогии с остальными двустишиями). Парность и параллелизм проявляются на самых разных уровнях организации текста, что по форме приближает его к «тахпаху»:
Хабырғали тағдаң ас килзем,
«Чабал пӱӱрi сых килдi», — тiпчилер.
Хол чирҷе чӱгӱр паризам,
«Чабал пӱӱрi чӱгӱр пари», — тiпчилер.
Хойлары чит парза,
«Чабал пӱӱрi чебiстiр», — тiпчилер.
(Нымашка няня iди сарнаҷаң. Хайди-да. Уғаа матап).
Хазаадаң iнек сӱре… оғыр сӱре халза,
«Чабалох пӱӱрi [чебiстiр», — тiпчилер].
«Чабал пӱӱрi сых килдi», — тiпчилер.
Хол чирҷе чӱгӱр паризам,
«Чабал пӱӱрi чӱгӱр пари», — тiпчилер.
Хойлары чит парза,
«Чабал пӱӱрi чебiстiр», — тiпчилер.
(Нымашка няня iди сарнаҷаң. Хайди-да. Уғаа матап).
Хазаадаң iнек сӱре… оғыр сӱре халза,
«Чабалох пӱӱрi [чебiстiр», — тiпчилер].
Перевод:
Когда гору по склону перевалю,
«Злой волк появился», — говорят.
Когда по ложбине пробегаю,
«Злой волк бежит», — говорят.
Когда их овцы пропадут,
«Злой волк съел», — говорят.
(Нымашка няня так пела. Как-то так. Очень хорошо).
Когда из загона корову угонит … вор угонит,
«Злой волк [съел», — говорят].
Когда гору по склону перевалю,
«Злой волк появился», — говорят.
Когда по ложбине пробегаю,
«Злой волк бежит», — говорят.
Когда их овцы пропадут,
«Злой волк съел», — говорят.
(Нымашка няня так пела. Как-то так. Очень хорошо).
Когда из загона корову угонит … вор угонит,
«Злой волк [съел», — говорят].
Песня мышки Кӱскеҷектiӊ сарыны по жанру — плач персонажа по своим погибшим детям. Этот образец был исполнен М.С. Мамышевой, а затем другая исполнительница, Н.Е. Миндибекова, проживающая в с. Верх-Аскиз и находившаяся в гостях в Нижней Тёе, рассказала саму историю бедной мышки, у которой старуха по имени Сал украла запасы. Мышка не смогла накормить детей, в итоге умерших от голода:
Хаҷан… кӱске тамах чыып салтыр ол палаларына. Алты-читi пала полған полар. Анаң ол кӱскеҷектiң тамағын кiзi чыыбалтыр. Например, мин. Оғырлап алтыр. Анаң ол аны албалып, ибiнзер апарған, а кӱскеҷек ылғаптыр анаң. «Алты-читi паламны азыраҷаң тамаам полған, оғырладыбыстым», — тiптiр нiзе. Оғырладыбысхан, чоғыл нiзе, палалары «долой, голодный» халған. (Но. Всё. У-у сарын хандыра полған. Мин аны прай… пас тоғынминча).
Перевод:
Когда… мышь тем своим детям пшеницу собрала, говорят. Шесть-семь детёнышей было, наверно. Потом пшеницу той мышки человек себе собрал. Например, я. Украл. Он, взяв её, домой унёс, а мышка плакала потом. «Моих шесть-семь детей кормить еда у меня была, обокрали меня», — говорила же. Обокрали ее, еды нету же, её дети умерли, голодными оставшись. (Да. Всё. У-у песня какая хорошая была. Я её полностью [не помню]… памяти нет.)
Когда… мышь тем своим детям пшеницу собрала, говорят. Шесть-семь детёнышей было, наверно. Потом пшеницу той мышки человек себе собрал. Например, я. Украл. Он, взяв её, домой унёс, а мышка плакала потом. «Моих шесть-семь детей кормить еда у меня была, обокрали меня», — говорила же. Обокрали ее, еды нету же, её дети умерли, голодными оставшись. (Да. Всё. У-у песня какая хорошая была. Я её полностью [не помню]… памяти нет.)
Алты-читi [паламны]Оғым хасхыс, Сал иней,
Мындох сынзын, Сал иней!
(Ол, Сал иней, хастыр аны.
— Йа-йа-йа!)
Читi-сигiс паламны
Тооза хырдың, Сал иней,
Миннең хасхан ол сибiң,
Мындох сынзын, Сал иней, — тiптiр.
Хара сикпен тонын киспеен
Хайран минiң алтолам!
Кöк тее сикпен тон киспеен
Хайран минiң читолам!
— iди сарнаптыр.
Мындох сынзын, Сал иней!
(Ол, Сал иней, хастыр аны.
— Йа-йа-йа!)
Читi-сигiс паламны
Тооза хырдың, Сал иней,
Миннең хасхан ол сибiң,
Мындох сынзын, Сал иней, — тiптiр.
Хара сикпен тонын киспеен
Хайран минiң алтолам!
Кöк тее сикпен тон киспеен
Хайран минiң читолам!
— iди сарнаптыр.
Перевод:
Шесть-семь [моих детей]Как вор, раскопав, старуха Сал,
Тут же [твоя копалка] пусть сломается, старуха Сал!
(Она, старуха Сал, это выкопала.
— Да-да-да!)
Семь-восемь моих детей
Всех ты убила, старуха Сал,
Та выкопанная у меня сарана,
Здесь же пусть разломится, старуха Сал, — сказала.
Своих черных плисовых шуб не надевавшие,
Бедные мои шестеро [детей]!
Своих синих плисовых шуб даже не надевавшие,
Бедные мои семеро [детей]!
— так пела, говорят.
Шесть-семь [моих детей]Как вор, раскопав, старуха Сал,
Тут же [твоя копалка] пусть сломается, старуха Сал!
(Она, старуха Сал, это выкопала.
— Да-да-да!)
Семь-восемь моих детей
Всех ты убила, старуха Сал,
Та выкопанная у меня сарана,
Здесь же пусть разломится, старуха Сал, — сказала.
Своих черных плисовых шуб не надевавшие,
Бедные мои шестеро [детей]!
Своих синих плисовых шуб даже не надевавшие,
Бедные мои семеро [детей]!
— так пела, говорят.
Данный текст является ярким образцом традиционной этики, запрещавшей наносить вред не только другим людям, но и представителям животного и растительного мира.
В музыкальном отношении сказочные напевы тёйских сагайцев можно разделить на два интонационно-мелодических пласта. Первый связан со общей стилистикой типовых для данной локальной традиции напевов, второй является самостоятельным. Ритмические и мелодические клише типовых напевов проявляются в большей степени в образцах, исполненных М.С. Мамышевой — все три песенки (зайчонка, филина и мышки) основываются на одной мелодической модели. Однако для ритмического строения этих образцов характерна некоторая трансформация признаков типового напева.
В песенке волчонка также использован вариант типового напева. Образцы песни зайчонка в исполнении усть-чульских песенниц основаны на очень простом в мелодико-ритмическом отношении напеве, который интонируется с ослаблением напряженности, полунапевно, в манере, характерной для игрового, детского фольклора. Песня филина в варианте У.Е. Боргояковой исполнена на оригинальный, по-видимому, свойственный только ей напев, по характеру также тяготеющий к шуточно-игровой сфере.
Интонирование некоторых образцов приводит к размыванию мелодического контура, важным оказывается сохранение общего направления движения мелодии, а не конкретная точная высота отдельных ее звуков.
Интонирование некоторых образцов приводит к размыванию мелодического контура, важным оказывается сохранение общего направления движения мелодии, а не конкретная точная высота отдельных ее звуков.
Исполнительский стиль образцов сказочного детского фольклора демонстрирует разнообразие проявляющихся в нем типов интонирования, располагающихся на шкале усиления музыкального начала:
— прозаическая повествовательная речь
— ритмизованная проза
— поэтическая речь
— тонированная речь
— ритмизованная проза
— поэтическая речь
— тонированная речь
В рамках процесса межжанровых переходов наблюдаются движение текстов, отпочковавшихся от сказок, в сторону песенных жанров ыр / сарын. Таким путем, по-видимому, и сформировались некоторые детские песенки.
В настоящий момент жанр сказки с напевами постепенно утрачивается, однако в сагайской культуре идет процесс развития и трансформации традиционного фольклора, перехода его в сферу профессионального и любительского исполнительства. В качестве примера можно привести песенку о зайце, сочиненную мастером игры на чатхане, писателем и художником Павлом Михайловичем Боргояковым. Ульяна Егоровна Боргоякова передает свои знания внучке Альбине, которая усвоила от бабушки некоторые игровые песни, например, «Мелейек» («Рукавичка»). Хотя фольклорная традиция сагайцев находится в стадии угасания, в рамках организованного бытования форм традиционной культуры возможно ее возрождение в новом качестве. Сказки могли бы использоваться в учебном процессе и, в силу их яркой образности, воплощаться на сцене.
Описания объектов нематериального культурного наследия предоставлены Центром русского фольклора и опубликованы автоматически. Администрация портала «Культура.РФ» не несет ответственности за содержимое публикации.
