Померкли небеса, луга покрыла тѣнь,
И долгой кончился, средь лѣта, жаркой день,
Спокоилися всѣ трудився и потѣя:
Заснула въ шалатѣ прекрасна Галатея,
Приснилось ей, что паль въ близи высокой дубъ,
И выпалъ у нея крѣпчайшій въ корнѣ зубъ,
Сіяюща луна незапно помрачилась:
Вздрогнувъ проснулася она и огорчилась:
Во огорченіи толкуетъ тутъ она,
Что значилъ дубъ и зубь, что значила луна.
Дубъ палъ, конецъ моей крѣпчайшей то надеждѣ;
Увижу то, чево не чаяла я преждѣ:
Измѣной пастуха красы лишится лугъ:
А зубъ у кореня, то искрѣнній мой другъ:
Сіянія луны незапно омраченье.
То жизни моея незапно огорченье:
Не можно сна сево ясняй истолковать:
Намѣрился Миртиллъ меня позабывать.
Со мягкаго одра ее согнало горе,
Хотя багряная еще аѵрора въ морѣ.
Не трогаетъ еще шумъ дневный оныхъ мѣстъ,
Ни солнце на небѣ блестящихъ тамо звѣздь,
Свирѣль молчитъ, ей лѣсъ еще не отвѣчаеть,
И пѣньемъ соловей дня свѣтля не встречаетъ.
Пастушка рветъ, воставъ, сплетенныя вѣнки,
Бросаетъ глиняны, за дверь, свои стаканы,
И съ ни.ми свѣжія и розы и тюльпаны:
Все то Миртиллово; Миртиллъ ей вѣренъ спалъ,
Не зная, что во снѣ высокой дубъ упалъ.
Пастушка говорить: видѣніе согласно,
Что видѣла намнясь я ьъ явѣ очень ясно:
Онъ очень пристально на Сильвію смотрѣлъ,
И взоры устремлялъ быстряе острыхъ стрѣлъ:
Видна, видна тово смотрѣнія причина,
И основательна теперь моя кручина.
Какъ агницу меня ты хищный волкъ сразилъ,
И хладостью своей мой стыдъ изобразилъ.
Пчела вкругъ розы такъ сося себя доволитъ,
И въ кустъ упадаетъ когда игла уколитъ:
Не думаетъ она, когда она сосетъ,
Что горькой ядъ себѣ во улій принесетъ.
Свѣтлѣютъ небеса и овцы заблѣяли,
А солнечны лучи дубровы осіяли:
Выходятъ пастухи изъ шалашей къ стадамъ,
И устремляются къ любви и ко трудамъ:
Миртиллъ поцѣловать возлюбленную чаетъ,
И здравствуется съ ней; она не отвѣчаеть.
Тебя ли вижу я! Туда ли я зашолъ!
Ты чаялъ Сильвію здѣсь утромъ симъ нашолъ:
Мой домикъ видишь ты сей Сильвіинымъ домомъ.
Окаменѣлъ Миртиллъ, и будто какъ бы громомъ
Осыпанный, когда зла молнія сверкнетъ,
Не вѣритъ самъ себѣ, онъ живъ еще, иль нѣтъ.
Миртиллу тѣ слова во пропасти ступени:
Какія Сильвія! Какія ето пѣни!
Ты выспался, а я терзалась въ ету ночь:
Забудь меня, пойди, пойди отселѣ прочь.
Невиненъ я, а ты разсержена такъ злобно;
Прости, умѣю быть и я сердитъ подобно.
Пойди и удались — постой — уходитъ онъ…
Ушелъ — нещастная — збылся мой страшный сонъ.
Не сонъ предвозвѣстилъ, что буду я нещастна;
Винна моя душа любовью съ лишкомъ страстна.
О естьли бы прошла сія моя бѣда;
Не стала бы я впредь снамъ вѣрить никогда!
Любовь бѣду мѣчтой въ просоньи мнѣ твердила.
А я событіе ея распорядила.
Изображается то все въ умѣ теперь:
Что мнѣ былъ онъ душа, и будетъ послѣ звѣрь:
Покинетъ онъ меня. Конечно онъ покинетъ:
Горячая ко мнѣ любовь ево застынеть.
Коль ледъ растопленный быть можетъ кипеткомъ;
Не можно ли водѣ кипячей быти льдомъ!
Пустою ревностью я бурю натянула,
И будто въ озерѣ, я въ лужѣ утонула.
Сама старалась я, сама себя губить:
Другую не меня онъ станетъ ужъ любить,
Меня забудетъ онъ; но я ль ево забуду!
Какъ будто скошенна трава я вянуть буду.
За дружбу станетъ онъ меня пренебрегать,
И чѣмъ онъ щастливъ былъ, тѣмъ станетъ онъ ругать.
О нестерпимая, не изреченна мука,
О поздная уже мнѣ дѣвушкѣ наука!
Кропивы беречись я въ тѣ часы могла,
Когда еще ноги кропивой не ожгла.
Идетъ ево сыскать; но только лишъ выходитъ,
Стѣняща пастуха во близости находитъ:
Хотя сердитливость ево, ево гнала;
Но нѣжная любовь дороги не дала.
Пастушка передъ нимъ виняся сонъ толкуетъ;
Мирится съ пастухомъ и больше не тоскуетъ:
Не мыслитъ болѣе о ужасѣ мѣчты:
Стаканы подняла и брошенны цвѣты.
Испуганный зефиръ обратно прилетаетъ:
Пастушка въ нѣжности опять какъ прежде таетъ.