Въ холодны нѣкогда при вѣчерѣ часы,
Предь шалашемь огонь грѣлъ дѣвушки красы.
Къ пастушкѣ Марціянъ пошелъ ея любезный,
И мыслитъ тако онъ: иль вѣкь я кончу слезный,
Иль сихъ лишусь луговъ, сихъ рощей, сихъ я рѣкъ,
И маргариты ахъ! Лишуся я на вѣкъ.
Сіи струи тѣхъ мѣстъ не будутъ орошати,
Ни здѣшни васильки тамъ нивы украшати.
Сей пелепѣлъ моей тоски воспоминать,
Ни ехо здѣшнихь мѣсть любови состонать:
Малиновка пускай здѣсь пѣнье умножаетъ,
И пѣнка нѣжности другихъ изображаетъ.
Вѣщаетъ онъ пришедъ драгой сіи слова:
Прости зѣленыхъ сихъ луговь на вѣкъ трава.
Прости пастушка: я тобою огорчаюсь,
И красныхъ сихъ долинъ на вѣки отлучаюсь
И въ дальны отхожу отсель луга стѣня.
Ты хочешь на всегда покинути меня?
Мнѣ сей потребенъ вѣкъ хотя и не отраденъ.
Колико вѣчеръ ссй, толико ты мнѣ хладенъ;
Однако холодъ весь могла прогнати я;
Дровами хижина согрѣлася моя:
А сердца твоево я знать не согрѣваю;
Хотя и никогда тебя не забываю.
Не отвожу тебя отъ смутной мысли прочь:
Въ весь день воображенъ мѣчтаеться и въ ночь:
Мя теплы безъ тебя часы не услаждають,
Ни хладны при тебѣ меня не охлаждають,
Не вкусны ягоды, не пахнетъ и ясминъ:
Поющихъ голосъ птицъ, но внятенъ ни одинъ,
Темнѣетъ солнца лучь, луна почти не блещеть,
Струя въ источникѣ почти уже не плещетъ:
А ужъ въ послѣдній разъ ты съ сею стороной.
И разлучаешься на вѣки ты со мной!
Когда бы ты меня дражайшая любила;
Такъ ты бъ меня любя конечно не губила.
Согласно ль твой языкъ со сердцемъ говоритъ!
Начто передъ тобой огонь теперь горитъ?
Не ради ли того чтобъ было льзя имъ жечься:
Луга безъ дождика не должны ли испечься?
Но должно ли и мнѣ всей страстію любя,
Въ горячности моей истаять отъ тебя?
Я мучусь, Марціянъ, еще тебя и зляе;
Ты милъ; но дѣвство мнѣ еще тебя миляе.
Хотя бъ хотѣла я, къ тебѣ не премѣнюсь:
По гробъ тебя люблю: до гроба не склонюсь.
Ты знаешь мой отецъ на бракъ соизволяеть;
Но мачиха мои забавы удаляетъ.
Ну что жъ бы для тебя я здѣлати могла?
Съ одной страны лучи: съ другой густая мгла,
Съ одной страны ужо заря на оризонтѣ,
Съ другія ревъ въ лѣсу и грозна буря въ понтѣ.
Преодолѣемъ то; вить мачиха не звѣрь,
Почто же мучимся съ тобою мы теперь?
Прекрасна лилія къ сорвенью процвѣтанъ,
И снѣгъ лугомъ весной ко очищенью таетъ.
На всѣ животныя ты очи возведи:
И такъ какъ и они ты дни распоряди:
И звѣри и скоты и птицы жаръ сугубятъ;
Не всѣ ни дышущи горя другъ друга любятъ?
Горячностію сей вся тварь распложена,
Твоя ль едина кровь беспрочно зазжена?
Беспрочно ль сей костеръ курится предъ тобою?
Едина ль будеть ты беспрочности рабою?
Не для тово ли мнить беспрочно ты горѣть,
Дабы я могъ тобой скоряе умерѣть?
Когда мнѣ пламень мой толико бесполезенъ;
Живи не для меня и будь другой любезенъ;
Я щастливой даю тебя пастушкѣ въ даръ:
Пускай меня созжетъ одну бесплодный жаръ:
Пусть пламень во крови нещастье простираетъ,
И сердце пусть мое какъ сей костеръ сгараетъ.
Такъ вѣдай ты что я пастушка не солгу:
Я съ симъ костромъ себя передъ тобой сожгу.
Отчаянный, внемли мои ты рѣчи прежде! — — —
Вручаюся тебѣ, во сладкой сей надеждѣ,
Что будешь вѣренъ ты, доколѣ я жива:
И утверждалися тѣ дѣйствіемь слова.
Вручившаясь ему пастушка хоть багрѣла.
Но въ ночь и хладную себя довольно грѣла.