Не сбылись, мой друг, пророчества
Пылкой юности моей:
Горький жребий одиночества
Мне сужден в кругу людей.Слишком рано мрак таинственный
Опыт грозный разогнал,
Слишком рано, друг единственный,
Я сердца людей узнал.Страшно дней не ведать радостных,
Быть чужим среди своих,
Но ужасней истин тягостных
Быть сосудом с дней младых.С тяжкой грустью, с черной думою
Я с тех пор один брожу
И могилою угрюмою
Мир печальный нахожу.Всюду встречи безотрадные!
Ищешь, суетный, людей,
А встречаешь трупы хладные
Иль бессмысленных детей…[1], [2][2]ПЗ 1825, с. 115; ЛН, с. 123, по автографу ЦГАОР. Имеющаяся в автографе и не вошедшая в печатный текст строфа носит более выраженный гражданский оттенок. Однако исключение ее из текста ПЗ 1825 вызвано скорее всего не цензурными, а художественными соображениями. В списке, сделанном рукою А.А. Бестужева (ЦГАОР), эта строфа отсутствует. Датируется 1824 г., так как стилистически и ритмически «Стансы» чрезвычайно близки монологу Иоанны («Ах, почто за меч воинственный Я мой посох отдала…») из «Орлеанской девы» Шиллера в переводе Жуковского. Отрывок из пьесы с этим монологом был напечатан в ПЗ 1824, с. 18-19, а вся трагедия в том же 1824 г. вышла отдельным изданием. Стихотворение было воспринято критикой как типичная «унылая» элегия. Критик Д. Р. К. (Н. И. Греч) отнес «Стансы» «к тому роду поэзии, которую г. Кюхельбекер весьма удачно обозначил в 3-й части «Мнемозины» под именем тоски о погибшей молодости» (СО, 1825, No 10, с. 197). Греч имел в виду статью В.К. Кюхельбекера «О направлении нашей поэзии, особенно лирической в последнее десятилетие», напечатанную не в 3-й, а во 2-й ч. альм. «Мнемозина» (М., 1824, с. 29-44).