Священные плывут и тают ночи,
Проносятся эпические дни,
И смерти я заглядываю в очи,
В зелёные, болотные огни.

Она везде — и в зареве пожара,
И в темноте, нежданна и близка,
То на коне венгерского гусара,
А то с ружьём тирольского стрелка.

Но прелесть ясная живёт в сознанье,
Что хрупки так оковы бытия,
Как будто женственно всё мирозданье,
И управляю им всецело я.

Когда промчится вихрь, заплещут воды,
Зальются птицы в чаяньи зари,
То слышится в гармонии природы
Мне музыка Ирины Энери.

Весь день томясь от непонятной жажды
И облаков следя крылатый рой,
Я думаю: «Карсавина однажды,
Как облако, плясала предо мной».

А ночью в небе древнем и высоком
Я вижу записи судеб моих
И ведаю, что обо мне, далёком,
Звенит Ахматовой сиренный стих.

Так не умею думать я о смерти,
И всё мне грезятся, как бы во сне,
Те женщины, которые бессмертье
Моей души доказывают мне.