Ты выпорхнешь, малиновка, из трёх
малинников, припомнивши в неволе,
как в сумерках вторгается в горох
ворсистое люпиновое поле.
Сквозь сомкнутые вербные усы
— туда, где, замирая на мгновенья,
бесчисленные капельки росы
сбегают по стручкам от столкновенья.

Малинник встрепенётся, но в залог
оставлена догадка, что, возможно,
охотник, расставляющий силок,
валежником хрустит неосторожно.
На деле же — лишь ленточка тропы
во мраке извивается, белея.
Не слышно ни журчанья, ни стрельбы,
не видно ни Стрельца, ни Водолея.

Лишь ночь под перевёрнутым крылом
бежит по опрокинувшимся кущам,
— настойчива, как память о былом,
безмолвном, но по-прежнему живущем.