Гражданин фининспектор!
             Простите за беспокойство.
Спасибо…
     не тревожьтесь…
             я постою…
У меня к вам
      дело
         деликатного свойства:
о месте
    поэта
       в рабочем строю.
В ряду
   имеющих
        лабазы и угодья
и я обложен
      и должен караться.
Вы требуете
      с меня
         пятьсот в полугодие
и двадцать пять
        за неподачу деклараций.
Труд мой
    любому
        труду
           родствен.
Взгляните —
      сколько я потерял,
какие
   издержки
        в моем производстве
и сколько тратится
         на материал.
Вам,
   конечно, известно явление «рифмы».
Скажем,
    строчка
        окончилась словом
                  «отца»,
и тогда
    через строчку,
           слога повторив, мы
ставим
    какое-нибудь:
           ламцадрица-ца.
Говоря по-вашему,
         рифма —
             вексель.
Учесть через строчку! —
           вот распоряжение.
И ищешь
     мелочишку суффиксов и флексий
в пустующей кассе
         склонений
               и спряжений.
Начнешь это
      слово
         в строчку всовывать,
а оно не лезет —
        нажал и сломал.
Гражданин фининспектор,
             честное слово,
поэту
   в копеечку влетают слова.
Говоря по-нашему,
         рифма —
             бочка.
Бочка с динамитом.
          Строчка —
               фитиль.
Строка додымит,
         взрывается строчка, —
и город
    на воздух
         строфой летит.
Где найдешь,
       на какой тариф,
рифмы,
    чтоб враз убивали, нацелясь?
Может,
    пяток
       небывалых рифм
только и остался
        что в Венецуэле.
И тянет
    меня
       в холода и в зной.
Бросаюсь,
     опутан в авансы и в займы я.
Гражданин,
      учтите билет проездной!
— Поэзия
     — вся! —
         езда в незнаемое.
Поэзия —
     та же добыча радия.
В грамм добыча,
        в год труды.
Изводишь
     единого слова ради
тысячи тонн
      словесной руды.
Но как
   испепеляюще
          слов этих жжение
рядом
   с тлением
        слова-сырца.
Эти слова
     приводят в движение
тысячи лет
      миллионов сердца.
Конечно,
     различны поэтов сорта.
У скольких поэтов
         легкость руки!
Тянет,
   как фокусник,
          строчку изо рта
и у себя
    и у других.
Что говорить
       о лирических кастратах?!
Строчку
    чужую
       вставит — и рад.
Это
  обычное
       воровство и растрата
среди охвативших страну растрат.
Эти
  сегодня
      стихи и оды,
в аплодисментах
        ревомые ревмя,
войдут
    в историю
         как накладные расходы
на сделанное
       нами —
           двумя или тремя.
Пуд,
  как говорится,
         соли столовой
съешь
   и сотней папирос клуби,
чтобы
   добыть
       драгоценное слово
из артезианских
        людских глубин.
И сразу
    ниже
       налога рост.
Скиньте
    с обложенья
          нуля колесо!
Рубль девяносто
         сотня папирос,
рубль шестьдесят
         столовая соль.
В вашей анкете
        вопросов масса:
— Были выезды?
        Или выездов нет? —
А что,
   если я
      десяток пегасов
загнал
   за последние
          15 лет?!
У вас —
   в мое положение войдите —
про слуг
    и имущество
          с этого угла.
А что,
   если я
      народа водитель
и одновременно —
         народный слуга?
Класс
   гласит
      из слова из нашего,
а мы,
   пролетарии,
         двигатели пера.
Машину
    души
       с годами изнашиваешь.
Говорят:
    — в архив,
         исписался,
               пора! —
Все меньше любится,
          все меньше дерзается,
и лоб мой
     время
        с разбега крушит.
Приходит
     страшнейшая из амортизаций —
амортизация
       сердца и души.
И когда
    это солнце
          разжиревшим боровом
взойдет
    над грядущим
           без нищих и калек, —
я
 уже
   сгнию,
      умерший под забором,
рядом
   с десятком
         моих коллег.
Подведите
     мой
       посмертный баланс!
Я утверждаю
       и — знаю — не налгу:
на фоне
    сегодняшних
           дельцов и пролаз
я буду
   — один! —
        в непролазном долгу.
Долг наш —
      реветь
         медногорлой сиреной
в тумане мещанья,
         у бурь в кипенье.
Поэт
   всегда
      должник вселенной,
платящий
     на го́ре
         проценты
              и пени.
Я
 в долгу
     перед Бродвейской лампионией,
перед вами,
      багдадские небеса,
перед Красной Армией,
           перед вишнями Японии —
перед всем,
      про что
          не успел написать.
А зачем
    вообще
        эта шапка Сене?
Чтобы — целься рифмой —
             и ритмом ярись?
Слово поэта —
       ваше воскресение,
ваше бессмертие,
         гражданин канцелярист.
Через столетья
        в бумажной раме
возьми строку
       и время верни!
И встанет
     день этот
          с фининспекторами,
с блеском чудес
        и с вонью чернил.
Сегодняшних дней убежденный житель,
выправьте
     в энкапеэс
          на бессмертье билет
и, высчитав
      действие стихов,
              разложите
заработок мой
       на триста лет!
Но сила поэта
       не только в этом,
что, вас
    вспоминая,
          в грядущем икнут.
Нет!
  И сегодня
       рифма поэта —
ласка
   и лозунг,
       и штык,
           и кнут.
Гражданин фининспектор,
             я выплачу пять,
все
  нули
     у цифры скрестя!
Я
 по праву
     требую пядь
в ряду
   беднейших
         рабочих и крестьян.
А если
   вам кажется,
          что всего дело́в —
это пользоваться
         чужими словесами,
то вот вам,
     товарищи,
          мое стило́,
и можете
     писать
         сами!