Синей топора, чугуна угрюмей,
Зарубив «ни-ког-да» на носу и на лбу,
Средних лет человек, в дорогом заграничном костюме,
Вверх лицом утопал, в неестественно мелком гробу.А до этого за день пришел, вероятно, проститься,
А быть может, и так, посидеть с человеком, как гость
Он пришел в инфлюэнце, забыв почему-то побриться,
Палку в угол поставил и шляпу повесил на гвоздь.Где он был после этого? Кто его знает! Иные
Говорят — отправлял телеграмму, побрился и ногти остриг.
Но меня па прощанье облапил, целуя впервые,
Уколол бородой и сказал: «До свиданья, старик».А теперь, энергично побритый, как будто не в омут, а в гости –
Он тонул и шептал: «Ты придешь, Ты придешь, Ты придешь» –
И в подошвах его башмаков так неистово виделись гвозди,
Что — казалось — на дюйм выступали из толстых подошв.Он точил их — но тщетно! — наждачными верстами Ниццы,
Он сбивал их булыжной Москвою — но зря!
И, не выдержав пытки, заплакал в районе Мясницкой,
Прислонясь к фонарю, на котором горела заря.