Жатвенная обрядность, жнивные и яринские обрядовые песни в южных районах Псковской области
В псковских традициях начало жатвы озимых (ржи) было приурочено к Ильину дню (2 августа по новому стилю). В редких случаях упоминают о начале жатвы после праздника «Казанской иконы» (21 июля нового стиля; Локнянский район). Яровые культуры (ячмень, овёс) поспевали позже, их жали после озимых. Все полевые работы заканчивали ко дню Покрова Богородицы (14 октября по новому стилю). Как правило, жницами были женщины.
Большинство ритуальных действий было связано с началом жатвы («зажин») и с её окончанием («пожинки», «дожинки»). Весь период звучали обрядовые жнивные и «яринские» песни (соответственно, во время жатвы озимых и яровых). Также в поле традиционно исполнялись лирические песни, частушки, причитания.
Обряды начала жатвы
Рано утром в день начала жатвы пекли хлеб (каравай), клали его на стол на салфетку, рядом ставили соль, вся семья садилась (как перед отправкой в дорогу). Все молились Богу и шли в поле, а хлеб оставался на столе (Пустошкинский район, д. Мутовозово. Архив ФЭЦ СПбГК. ОАФ. № 2058-14).
До революции 1917 года у крестьян были свои земельные наделы, и каждая хозяйка начинала жатву на своей «полосе». В советский период (в колхозе) для начала жатвы выбирали женщину, отличавшуюся хорошим здоровьем, у которой «лёгкая рука» — чтобы у остальных жниц не болели руки и спины, чтобы не порезать руки во время жатвы. Иногда отмечают дни, благоприятные для начала жатвы — вторник и суббота (Куньинский район, д. Гладыши).
Повсеместно начинали жать, перекрестившись и благословясь: «Благослови, Господи».
Первая пястка ржи — «зажин» — имела особое значение. Во многих деревнях из первой сжатой пястки делали связку (как для снопа), опоясывались ею и жали, либо подтыкали эту пястку за пояс, чтобы спина не болела во время жатвы. Когда опоясывались, приговаривали: «Благослови, Христос! Давай, Господь, здоровья!» (Пустошкинский район, д. Фомино. Архив ФЭЦ СПбГК. ОАФ. № 2052-08).
В большинстве случаев первую пястку ржи несли домой и ставили в красный угол «в божни́цу» («к Богу ставят», «за Бόженьку»). «Зажин» сохраняли за иконой, так как верили, что это повлияет на будущий достаток семьи. По обычаю, зёрна из «зажина» обмолачивали, освящали в церкви на Спасов день (19 августа по новому стилю), и клали в «севалку», начиная сев озимой ржи (со Спасова дня). По другим сведениям, первую пястку срезали «Богу на бородку», и она стояла в божнице до следующего года, либо ее обмолачивали в засек, где хранится зерно. Когда пястку ставили к иконе, приговаривали: «Ради́, Бог, на лéта лучше за éта» (Себежский район, д. Новое Луково. Архив ФЭЦ СПбГК. ОАФ. № 2134-17).
Жали обычно с утра до позднего вечера. Во время жатвы каждая женщина стремилась не остаться последней (это называлось «остаться на козе»). Жнице, оставшейся «на козе», помогали.
В южных районах Псковщины распространены поверья о порче урожая колдунами. Во время жатвы нередко обнаруживали участки с согнутыми или завязанными колосьями. Это место называлось «залόм», до него не дотрагивались и не сжинали этот участок. По поверьям, если сжать «залом» — будут болеть руки.
Обряды окончания жатвы
В Себежском районе были зафиксированы упоминания об обычае коллективного завершения жатвы, который назывался «ловить перепёлку». «Канчáим уже… Вот я сваё сжала, а ты там не сжала сваю́. "Ну, дéўки, давайте пирапёлку лави́ть!" — "Ну, давáйтя!". <…> Хлеб палόжим сряди́ калόсьев, и абжинáим всим ми́рам. Все жнём и песню пяём. И как хлебец абажнéшь, дажнéшься до хлеба, разламываем, ядём. И тады́ ядём тýю "пирапёлку"» (Себежский район, д. Дедино. Архив ФЭЦ СПбГК. ОАФ. № 2083-05).
Характерным для южных районов является обычай оставлять в поле несжатые колосья «Богу на бороду»: несколько колосков завязывали узелком, либо заплетали из них косу. Пучок колосьев украшали ленточкой, выпалывали под ним траву. Считалось, что это принесёт урожай на следующий год. Чаще всего в деревнях вспоминают, что «бороду» делали на ржи; также могли делать и на овсяной и льняной полосах.
Обязательным обычаем было приношение благодарности серпу. В Куньинском районе вспоминали о том, как «венчали серп»: лезвие серпа обвязывали колосьями, начиная от рукоятки, так, чтобы колоски оказались на кончике, повязывали бантом. В д. Козлово Новосокольнического района записан приговор:
«Спаси́ба, батюшка сярьпόк,
Што маи́ рýчушки сбярёг!».
Также зафиксированы гадания с серпом: по окончании жатвы девушки брали серп за кончик, раскручивали (три раза) и бросали через голову (куда серп остриём укажет, в ту сторону выйдешь замуж).
В Себежском районе вспоминали девичье гадание во время окончания жатвы: сжиная последний участок, девушка не собирала «жменьки» в сноп, а клала каждую по отдельности; затем, собирая сноп, считала их. Если «жменек» оказывалось чётное количество («в пару»), то это означало, что она выйдет замуж в этом году (Себежский район, д. Чайки. Архив ФЭЦ СПбГК. ОАФ. № 2106-17).
Традиционным был обычай сидеть на последнем снопе. С ним также было связано гадание: после того, как посидят на снопе, женщины заглядывали под него, и если видели «паучка» — это предвещало рождение мальчика, а если «букашку» — девочки. Определяющим был род слова («имени» насекомого) — мужской или женский. Также по количеству увиденных насекомых судили о том, много ли будет детей.
Если хозяева поля не успевали закончить жатву в срок, они собирали «толокý» или нанимали нескольких жниц (подёнщиц), которые сжинали полосу за один день. В этом случае по окончании жатвы хозяева приносили жницам в поле угощение, и они справляли «обжинки» («пожинки», «дожинки»). Позже, при колхозной жизни этот обычай трансформировался: угощение должен был приносить бригадир; также могли устраивать колхозный праздник вскладчину.
В Невельском районе были зафиксированы упоминания о пляске «на грудý»: по окончании жатвы или уборки льна устраивали складчину в поле, жарили яичницу на костре, а затем плясали босиком по углям. По-видимому, пляска является отголоском древнейших ритуальных действий. «Намятём хварастý — вот тут мы кастёр и разжигаим <…> и пля́шим. Адни́ женшчины. Зьбéрутца, их многа зьбéретце, бывало, па васемнадцать женшчин, па питнáдцать… Кастёр зажґём <…> там што-нибудь гатόвим — принясём яиц… И там тадá <…> и пля́шим, и гуля́им. <…> Ой, кастёр гари́ть, и она вакрýг кастрá пля́шеть басикόм, не абýвши, басикόм — тётка Авдотья. Бывало, басикόм и пайдёть — раскидаеть всей кастёр нагáми…» (Невельский район, д. Никониха. Архив ФЭЦ СПбГК. ОАФ. № 1946-14).
На пожинках особое место занимал последний сноп. В Куньинском районе его называли «Спорынья́», «Бабка», «Баба Спорынья́», «Аржанáя Бабка», «Яровая Бабка». Сноп украшали, стремясь придать ему антропоморфный образ «Спорыньи́» — главной жницы. Его обвязывали разноцветными лентами, надевали платок, подвязывали пояс, передник, приносили хозяину в дом и ставили в «кут» («красный угол»). Жнице, которая несла сноп, подносили «горелку». В колхозе последний сноп приносили бригадиру или председателю.
В Купуйской волости Великолукского района последний сноп называли «Харитоном». Его приносили домой и ставили посередине избы. Вечером устраивали застолье. Хозяин, нанимавший жниц, готовил угощение. Во время застолья плясали вокруг «Харитона», разбрасывая солому из снопа по полу, и припевали:
«Харитон, Харитон, мой батюшка.
На печке Харитон, на кравáти Харитон…»
В Себежском и Невельском районах хозяину (или, в советское время — председателю колхоза) в знак окончания жатвы на голову надевали венок, сплетенный из хлебных колосьев.
Жнивные песни
Песни, исполнявшиеся в период жатвы и других уборочных работ, имели как общие наименования — «жнивные», «жнейские», так и определения, указывающие на время и характер полевых работ: «зажиночные», «пажи́нные», «обжиночные». Песни также разделялись согласно виду полевых культур, к уборке которых они были приурочены: «аржаные», «яровые», «яринские», «льняные».
Жители деревень вспоминают, что песни пели непосредственно в процессе жатвы. Протяженные тоны напева и регулярные глубокие цезуры способствовали установлению правильного дыхания, необходимого при тяжёлой работе. По словам народных исполнителей, «яровые» и «аржаны́е» песни различались по своим музыкальным свойствам: «аржаные» были более протяжными, распевными, широкого дыхания, а «яровые» отличались краткостью напева (Великолукский район, д. Данченки).
Пели также во время отдыха и по дороге домой с жатвы. По вечерам звучание песни, разносившееся далеко по полю, служило жницам сигналом к окончанию работы, что отразилось в содержании жнивных песен: «Пора, пора домой идти, меня дома дожидают…», «Мы пойдём домой, у нас дома лучше: изобушка тёпла, постелюшка мягка…». Содержание этих песен чаще всего связано с жалобами жницы на тяжкий труд, «лихих» свёкра и свекровь, которые заставляют работать с утра до вечера.
Особые песни звучали на пожинках, среди них: «Слава Богу, два поля пожали», «Как на нашей нивке сегодня пожинки», «Нива, нива, отдай мою силу». Эти песни назывались «пожи́ночными», «обжиночными», «обжи́нскими». В тексте песни, записанной в Невельском районе (д. Борисково, Молокоедово), жатва сравнивается с войной:
«В нас сявόдни вайнá была.
Мы два поля зваёвали,
А трéтия запахали.
Пόля змели́ метёлочкай,
Дамόй пришли с вясёлачкай»
В текстах «пожиночных» песен звучат заклинания, обращённые к ниве, требования вернуть затраченную силу; хвалят усердных жней и ругают ленивых; упоминаются «хозяин-соловейка» и «хозяйка-тетеря», а также ожидаемое угощение: каша, сыр, «горелка».
Особое смысловое наполнение прочитывается в припевных словах жнивных песен. Это формулы, связанные с обращениями к ниве — «Нива, нива!», благодарностью — «Слава Богу!», а также возгласы-жалобы «Аё, аё, аё!».
Для «яринских» песен более характерна тематика, связанная с соединением пары: «Яринка, ярися! Ванютка, женися!». Брачная тема в переосмысленном, шуточном виде присутствует в песне «На море жабка кросёнцы ткала» («рак приезжает свататься к жабе»).
В Себежском районе существовала антифонная форма исполнения жнивных песен — «на две партии», при этом каждая строфа звучала дважды: первая группа исполняла одну строфу, другая группа ее повторяла (кроме жнивных, «на две партии» могли петь также иванские и свадебные песни). «Вот я помню — са жнивья́ кадá идýть, тоже пели на две партии. Ани́ паю́т, а те павтарáють апя́ть. Галасá лью́цца… И апя́ть начинáють, аднé начинáють, а втары́е павтарáють… Мы, прымéрна, ади́н куплет спели, мы канчáем, а те начинáють» (Себежский район, д. Горелово. Архив ФЭЦ СПбГК. ОАФ. № 2016-05).
Музыкальные свойства жнивных песен позволяют отнести их к древнейшим по происхождению жанрам обрядового фольклора. В ряде напевов на первом плане оказывается заклинательная направленность, выраженная через особую ритмику, интонационные императивы. Для других напевов характерной становится плачевая интонация, согласующаяся с тематикой песен-жалоб.
