Песенное наследие смоленской певицы Ольги Владимировны Трушиной
Завязался обычный легкий разговор для того, чтобы поближе узнать друг друга. Ведь человек не будет петь и раскрывать свою душу перед незнакомыми людьми. Вскоре между собирателями и хозяйкой установилось полное взаимопонимание. В ответ на просьбу спеть самую любимую песню Ольга Владимировна немного задумалась, как-то сразу стала серьезной, крепко сцепила руки на коленях, закрыла глаза и начала петь негромким, но сильным и удивительно красивым голосом:
Ты, ох, талан, ты мой талан,
Ох, талан да доля, ох, доля горькая.
И если б знала свой талан,
Ох, да если ве… ох, если б ведала,
И век бы в девушках, млада,
Ох, да я б про…ох, я б просидела.
Уже не раз слышали собиратели эту песню, но в сольном исполнении она звучала совсем по-иному: казалось, что перед нами сидит человек, только сейчас ее сочинивший и вложивший в нее всю личную боль и страдание.
Ольга Владимировна спела еще несколько столь же печальных песен, немного устала, и стала рассказывать о себе.
«Родилась я в 1919 году, — начала она, — в деревне Семехино, здесь недалеко, теперь уж этой деревни нет. Тогда ж гражданская война была; и вот с нее я в полтора года осталась без отца. И жили мы вдвоем с матерью, а потом, уже позже, втроем: сын у матери родился. Ну, жили мы вдвоем очень бедно: у нас и есть, бывало, нечего в доме. А когда я подросла, мне уже годов семь было, то взяла к себе баба, мамкина мать, Проской ее звали. У них было четыре коровы, их надо было пáстивать. Ну вот, баба, бывало, меня гукает: «Погоним, Ольга, коров пастивать на росу!» (Тогда ж на росу все гоняли, рано). Ну вот, погоним, а как не хочется: сама еще ребенок была. Пригоним, она, бывало, накажет мне: «Ольга, туда коров не пускай: там чужое и туда тоже. Пастывай, ходи кругом и пей песни!» Ну, а какие я тогда умела петь? Я не знала ничóго, бывало, вот и хожу кругом и кричу песни: ля-ля-ля. Какие могут быть песни в семь лет? Потом баба придет, садится со мной и говорит: «Ну вот, внученька, теперь, вот я тебя научу песню». А я маленька не маленька была, а песни те быстро перенимала. Бабушка моя хорошо пела. От матери у меня ничего не осталосе, а от бабе что с детства запомнила, то все и есть у меня. Бабушкины песни все грустные были. Вот эту она меня учила, тяжелая же песня: «Ой беда ль моя бедушка, горюшко мое большое» или «Надоело мне горе, надокучило», или «Кто поверит моему горю, тот потужит обо мне». И, знаете, как раз пришлись те песни к моей жизни. Тут-то у меня жизнь ведь не удалася».
Ольга Владимировна замолчала, вздохнула и продолжала:
«В школе я училась начальной. Три года полностью кончила, а четвертый не доходила, хотя и училась хорошо, и нравилось учиться…
Деревня наша большая была: и домов много, и молодежи. Работать я рано пошла, много работали тогда, но все равно жили как-то веселей, чем сейчас. Как святки приходят, нанимаем музыкантов. По вечерам по очереди ходили друг к другу в хаты, клуба же не было. Если из соседней деревни гармонист был занят, то тогда на балалайке свои ребята играли. А святки, это, как положено, две недели и каждый день вечеринки. Ну, вот соберемся, мне и говорят: «Ольга, зачинай!» Я всегда зачинала, а мне подружки подводили. Даже когда замуж вышла (мне и 18 лет еще не было в 1937 году) все продолжала ходить на танцы, игры там всякие. Хоть и дробна была, маленька, но все равно в веселье первая считалась. Все говорили: «Пока Ольга не станцует Сербияночку или Казачка, с вечеринки не разойдемся!»»
С мужем, с Василием, мы еще со школы дружили. Парень он был хороший, в семье у них было 8 детей. Потом мы переехали в Смоленск. Муж работал на железной дороге, а я поступила в психбольницу санитаркой и проработала там три с половиной года до войны. Когда началась война, я не стала эвакуироваться, а уехала к себе в деревню, потому что готовилась стать матерью. 18 июля Вася и еще несколько человек поехали по делам в сторону Смоленска. Подъехали к железнодорожному переезду у поселка Колодня, а там полз наш ранетый. Увидел подводу и стал просить: «Ребяты, спасите вы меня!» А немцев здесь не было, но десанты уже были высажены и стрельба слышна близко. Вася мой попросил приятеля повернуть коня, сам подбежал к раненому, пытаясь ему помочь, встал на корточки, а из-за стрелочной будки вдруг очередь из автомата, оба упали. Похоронили Васю тут на кладбище. Скоро я родила сына, но он прожил три с половиной года и в самый сенокос умер. Похоронила его на том же кладбище.
Уже когда война кончилась, в 1947 году, приняла я к себе из соседней деревни одинокого такого мужчину. Хороший он был, но только горе нажила: даже году не прожили — умер он после операции. Остался у меня сын от него месячный, весь 1948 год страшно болел, но выжил.
И зажили мы втроем с матерью. Хата у нас стала уже плохая, мать болела. Продала я уж корову, купила дом в соседней деревне. Сама все доила коров. Хорошо работала: телевизор мне в премию дали, грамот много. Одиннадцать лет назад мать похоронила, два года хотела ей справить, тут хата моя и сгорела. Я с теткой в хате, а в сенях у нас уже все горит. Я так растерялась, дак ничóго не схватила, только сумку старую почему-то вынесла, которая на стенке висела.
Сделала я потом глупость: купила развалюху в деревне в восьми километрах. Восемь с лишним лет прожила там с теткой. Изба гнилая, крыша течет, магазина нет, до станции 11 километров. Вообще все плохо: сын в Смоленске живет неважно, тетка умерла, брат от вина сгорел, вот и переехала сюда, а там все бросила. Восьмой год на пенсии. Пенсия чуть больше пятидесяти рублей. Ну ничего, я тут и воду на водокачке качаю, а то и за шефами прибираю. Живу здесь все время на людях, не то что в Ломейково. Дом у дороги самой, так целый день бегают на работу, в магазин, с работы. Здесь веселее».
Ольга Владимировна замолчала. Рассказчицей, как и певицей, оказалась она замечательной. Договорились о встрече на завтра в классе местной школы.
Утром Ольга Владимировна пришла со своей маленькой собачонкой. Она села на стул, взяла в руки Бимку и вдруг неожиданно спросила: «А как вам петь: вполголоса или в полный?» «В полный, конечно», — ответили ей. Ольга Владимировна глубоко вздохнула и начала петь таким мощным, чисто концертным голосом, что, во-первых, собиратели оглохли от того, что сели слишком близко, а, во-вторых, резко зашкалил уровень записи у магнитофона. Пришлось прервать исполнительницу, перенести всю аппаратуру и сесть чуть ли не в самый конец просторного помещения. Через несколько минут певица вновь запела:
Не шатайся, да ты не валяйся
Да в полюшке трав… в поле травка.
Не горюй-ка, да ты не печалься
По молодцу да… красная девка.
Много, очень много пела в тот день Ольга Владимировна. Казалось, что именно сейчас к ней пришло особое исполнительское вдохновение, а к нам — вдохновение собирателей, открывших редчайший талант. Звучали не только грустные лирические песни, но и свадебные, среди которых было немало озорных припевок, календарно-обрядовые, веселые и плясовые. Когда же она уставала, просили ее спеть частушки, которых она знала несчетное количество, либо расспрашивали ее о песнях, уже слышанных нами на Смоленщине. И, пожалуй, почти не было песен, которые были бы ей незнакомы.
Особенно проникновенно звучали в ее исполнении поминальные стихи, в которых либо отражалась христианская тематика, либо содержались архаические представления, связанные с человеческой смертью, либо звучали чисто балладные мотивы. Оказалась, что Ольгу Владимировну, как лучшую певицу, очень часто приглашали даже в соседние села и деревни на похороны и на поминальные дни.
Все лирические песни четко распределялись по четырем временам года: «Раньше у нас всегда песни разбирали: летние — в сенокос, осëнные — только по осени, зимние — одни лишь в филипповки, в пост перед Рождеством, другие –святковские — в святки, значит, после Рождества. А сейчас поют просто, когда хочешь какую…»
Пела Ольга Владимировна с каким-то врожденным артистизмом, ни сразу не сбившись с напева. Только раз или два она чуть забывала текст, замечала: «Ой, постой, баба взбунтовалася! Выключи машину вашу!» Закрывала глаза, губы ее шевелились, и довольно быстро вспоминала забытое, тут же сама давала нам знак рукой или кивком головы, что готова петь дальше. И в этом, как и во всем стиле поведения певицы, чувствовалось и очень серьезное отношение к своему исполнительскому дару, и понимание важности нашей работы. Казалось невероятным, что человек с таким глубоким профессионализмом никогда не пел на сцене хотя бы деревенского клуба.
Четыре последующих дня Ольга Владимировна безропотно приходила на запись, оставив свой дом, живность: кур, поросенка, кошку и собаку. Уставали мы, уставала и перегревалась звукозаписывающая техника, и только певица не уставала, она работала, занималась любимым и важным делом.
Кроме песен она рассказывала о том, как справлялись раньше свадьбы, как отмечались праздники. Удалось записать от нее и несколько сказок, которые она совсем маленькой слышала от деда Ивана Ивановича. От него же научилась молитвам перед иконами.
Осенью того же года Трушина была приглашена в Ленинград и участвовала в фольклорном концерте в зале консерватории, да еще как единственная сольная певица. Но и здесь сказался уникальный трушинский артистизм. Очень скромно одетая, она без всякого, казалось бы, волнения вышла на сцену и запела так же уверенно, как пела в нетризовской школе. Голос ее легко и свободно заполнил старинное помещение с высокими потолками. К концерту была приготовлена программа из шести песен, но успех был такой, что пришлось спеть еще столько же.
В тот первый приезд в Ленинград Трушину записывали на студиях Фонограммархива Института русской литературы и Дома музыки. Два часа без единого перерыва продолжалась запись на ленинградском радио. Несколькими месяцами позднее, во время своего второго приезда, она выступила на телевидении в программе «Живая песня». Ольга Владимировна не только пела песни, совсем не смущаясь перед телевизионными камерами, но и остроумно отвечала на самые неожиданные вопросы сидящей в студии публики. Уже тогда Ольга Владимировна сшила себе «концертный» сарафан, красивый фартук. Этому наряду суждена была долгая артистическая жизнь. В нем она участвовала в концертах пленума Союза композиторов РСФСР во Владимире и Суздале, выступала в Москве, Ленинграде, Смоленске, Витебске, Кардымове. Песни ее записывались на Всесоюзном телевидении и радио. О.В. Трушина — лауреат I и II Всероссийских фестивалей народного творчества. В 1985 году фирма «Мелодия» выпустила альбом из двух пластинок «Песни Смоленского Поднепровья» с 27 песнями: лирическими, свадебными, календарно-обрядовыми и поминальными стихами.
Односельчане долго не могли привыкнуть к трушинским «гастролям». Когда она вернулась из первой поездки, то неожиданно столкнулась с суровым осуждением соседок: «Это ж надо: дом бросила и поехала песни петь!» Такое отношение постепенно сменилось уважением, когда певица показала и дала послушать песни на двух пластинках. Пережили соседки и то, что однажды в сельсовет прислали командировку «артистке О.В. Трушиной» на съемку фильма в Ивановской области. Это был короткометражный фильм «День прощения» (дипломная работа одного из выпускников операторского факультета ВГИКа). В нем О.В. Трушина снялась вместе с известным актером В.П. Заманским, которого, благодаря своей естественности, «переиграла» полностью. Сюжет фильма предельно прост: в деревню приезжает немолодой уже человек, который когда-то здесь родился; его дом заколочен, и он приходит в первый попавшийся дом, где вступает в диалог с хозяйкой. Если Заманский проговаривает заученный текст из сценария, то Ольга Владимировна все время импровизирует.
Администрация и жители Смоленской области и Кардымовского района по достоинству оценили особый талант О.В. Трушиной. По-праздничному торжественно, с цветами и подарками были отмечены ее 70-ти и 75-летие. Приезжали и выступали хоровые и танцевальные коллективы. Эти праздники были очень важны для нее. В одном из своих писем, рассказывая как было отмечено ее 75-летие, она писала: «День прошел очень хорошо в Нетризове около клуба. Из Москвы было 6 человек, из Смоленска тоже 6 человек, из Кардымова было 4 человека. Отдел культуры Кардымово преподнесли такой подарок: самовар тульский электрический и вся чайная посуда, и потом еще вся кухонная посуда: тарелки большие и маленькие, и кофейник, и суповница. В общем, описать все не могу. Москва — ковер, а Смоленск — большую корзину цветов, две печатные грамоты, такие как ваша[1]; отдел культуры — две грамоты: большую и маленькую. Наш совхоз подарил салфетку, платок и полотенце, и <…> делал дармовой обед всем, кто присутствовал; отдел же культуры делал чаепитие. Было очень хорошо, пели, танцевали».
Эти строчки, как и другие подробные описания награждений, успеха на разных конкурсах и концертах, присылки вместе с письмом вырезок из журналов, газет, в которых писалось о ней, — это не проявление личных амбиций и тщеславия, а всего лишь свидетельство того, как дорого было для нее внимание людей и признание ее таланта.
Удручало Трушину лишь то, что некоторые односельчанки довольно долго не могли понять: за что ей такие почести, чем она лучше их? В том же письме Ольга Владимировна так заканчивает описание праздника: «Но одно только плохо, что на меня теперь не глядят и не разговаривают наши женщины нетризовские; и из-за большой ревности сердятся, что меня так хорошо одарили; у некоторых глаза на лоб [подчеркнуто ею. — А.Р.] повылазили». Однако прошло пять лет, и Трушина пишет: «Меня все в деревне уважают, называют не Ольгой, а Ольгой Владимировной».
Надо отметить, что все ее письма — это лишь ответы на письма, посланные ей. У нее, человека очень открытого, радушного, на первом плане была жажда непосредственного общения с близкими людьми, но никогда не было потребности самой писать письма, несмотря на то что она вела большую переписку. Ей писали народные исполнители, с которыми она встречалась на фольклорных фестивалях, конкурсах, концертах, фольклористы из Москвы, Ленинграда-Петербурга, Саратова, Костромы, Оренбурга, Подольска и других городов. Ольга Владимировна очень высоко ценила письма близких ей людей, любая весточка от них была для нее свидетельством того, что ее не забыли. «Пишите, — просит Трушина в 1999 г., — не забывайте, я только живу вами».
Наиболее интересна в письмах Трушиной их основная, информационная часть. Здесь содержатся сведения по таким важным для фольклористов проблемам, как 1) взаимоотношения исполнителя и собирателя в течение продолжительного времени; 2) самооценка исполнителем своего дарования; 3) отношение к талантливому исполнителю как со стороны лиц, руководящих в области и районе отделами культуры, местных сельских властей, так и со стороны односельчан.
За двадцать с лишним лет нашей переписки с Ольгой Владимировной оценка ею своего дарования претерпела значительные изменения: от неуверенности и критических высказываний в свой адрес до высокой оценки уровня собственного исполнения, убежденности в том, что она всегда и везде выступит лучше других. Так, в 1981 году после первого сольного выступления в зале ленинградской консерватории, получив восторженное послание от слушателей, Ольга Владимировна никак не могла поверить в свой успех. Напротив, ей всё время казалось, что она провалилась: «Пишу откровенно: неделю полную не находила места себе, это я переживала по вас[2] <…> будут вас ваши начальники ругать, скажут привезли <…>, а толку никакого». Также ей нужен был отзыв со стороны об ее участии в съемках уже упомянутого короткометражного фильма «День прощения»: «Когда пройдет, посмотрите мою передачу. Напиши мне, пожалуйста, ти дюжа будет плоха. Только пиши откровенно: плохо — и пиши плохо; хорошо, и пиши — хорошо».
Однако в 1994 году она уже пишет: «Своей радостью я с вами оповещаю, делюсь: я очень довольна, что меня считают за человека. Я их [районный отдел культуры — А.Р.] тоже всегда выручаю и занимаю первое всегда место». В 2002 году, побывав в Москве, между прочим отмечает: «Я выступала правильно, весь зал [слово подчеркнуто — А.Р.] был в восторги [слово подчеркнуто — А.Р.]».
С годами, приобретая опыт выступлений, общаясь с другими исполнителями, фольклористами, журналистами, собирая и перечитывая газетные и журнальные публикации о себе, Трушина начинает рассуждать о современном состоянии народного творчества: «Нового пока ничего нет; фольклор у нас в районе развалился, нет ничόго!» В другом письме: «Новости, но какие теперь могут быть, живу только теми воспоминаниями, что было раньше, а теперь уже ни до чего; фольклор теперь отошел, теперь только реклама [слово подчеркнуто — А.Р.] и больше ничего».
Слава и почет совершенно не изменили Ольгу Владимировну, она всегда оставалась внимательной, доброй и отзывчивой к людям, которые приезжали к ней из разных городов, как к наставнику, учиться песням. Многие по нескольку дней жили в ее комнатенке, например, Тамара Смыслова — солистка знаменитого фольклорного ансамбля Дмитрия Покровского или руководитель группы «Живая земля» Татьяна Калмыкова, которая тоже в пела в ансамбле Покровского. Калмыкова так отвечала на вопрос радиожурналистки о собирании фольклора: «Один раз я точно знала, куда еду. Я ехала к Ольге Владимировне Трушиной. Это деревня Нетризово Смоленской области. У меня дома была пластинка, там были песни Смоленского края и — Трушина. Меня поразил ее звук, ее песни, я сидела, слушала, пыталась повторять. Какой-то у нее звук нечеловеческий просто. И вот я решила к ней поехать. Приехала вначале в Смоленск, садилась на какие-то автобусы, по дороге спрашивала людей: «Где живет Трушина?» Оказалось, что таких певуний действительно мало. Порой километров за 30 от этой деревни я иду с диктофоном и, чтобы время зря не терять, спрашиваю: «А вот споете, может быть, вы мне что-то?» Многие говорили: «Да что мы будем петь? У нас есть Ольга Владимировна Трушина». <…> Мне запомнилось, как Ольга Владимировна меня будила в 6 утра: «Таня, вставай! Поешь блинков, а то с голоду во сне умрешь!» <…> Мы с ней ходили гулять. Я у нее долго, неделю где-то жила. <…> Когда идем, на природе [Трушина начинала петь — А.Р.] <…> у нее голос такой широкий, полетный, далекий, на эти луга смоленские. Очень здорово было! А дома она как будто вполголоса пела».
Кроме несомненного учительского таланта у Ольги Владимировны был талант собирателя: встречаясь на разных концертах с певцами из других мест, она тут же быстро перенимала (память у нее была отличная) у них понравившиеся ей песни. За счет этих новых песен ее репертуар постоянно расширялся.
Со временем, чем чаще Ольга Владимировна выступала на концертах, тем больше стал проявляться ее артистизм, ее умение держать себя на сцене уже не как народный исполнитель, а как профессиональная певица.
Несмотря на всеобщее признание, последние годы жизни Ольги Владимировны были особенно трудными: солидный возраст, болезни, смерть сына в 2002 году, переселение в Кардмымовской дом престарелых. Наверное, последним счастливым днем для нее было празднование в этом доме 80-летия певицы в 1999 году.
Но навсегда останутся в памяти ее слова: «Роднее вас, Саша и Сережа, — писала Ольга Владимировна в одном из писем, — у меня никого нет. Вы меня прямо жить заставили. Ведь я живу по-настоящему лишь после встречи с вами».
Память об этой великой исполнительнице жива: это открытая еще при жизни Трушиной и ей посвященная экспозиция в Кардымовском краеведческом музее, статьи о ней в научных трудах, Смоленской и Кардымовской энциклопедиях, заметки в областной и районной периодике, брошюры, буклеты. В Кардымове ежегодно отмечается день рождения Ольги Владимировны. Многие песни из ее репертуара выложены в интернете.
[1] Ольга Владимировна имела в виду грамоту, которую привезли ей С.В. Фролов и А.Н. Розов от дирекции Института русской литературы (Пушкинский Дом).
[2] О С.В. Фролове и А.Н. Розове, которые организовали вызов О.В. Трушиной на фольклорно-этнографический концерт.
