Судьбы красавиц со знаменитых портретов

Картина Вишнякова — один из самых прелестных образцов русского рококо и один из самых знаменитых портретов эпохи императрицы Елизаветы Петровны. Особенно эффектен контраст между ребяческой прелестью 10-летней девочки и тем, что она все пытается делать «как взрослая»: принимает правильную позу, держит веер согласно этикету, старательно сохраняет осанку в корсете придворного платья.

Сарра — дочь генерала Виллима Фермора, обрусевшего шотландца на русской службе. Это он взял нам Кёнигсберг и всю Восточную Пруссию, а на гражданской службе после пожара отстроил классицистическую Тверь в том виде, который восхищает нас сейчас. Мать Сарры тоже была из шотландского рода — из Брюсов, причем приходилась племянницей знаменитому Якову Брюсу, «колдуну с Сухаревой башни».

Сарра была выдана замуж по тем временам поздно, в 20 лет, за своего ровесника Якоба Понтуса Стенбока — представителя графской шведской семьи (из нее даже вышла одна шведская королева). Стенбоки к тому времени перебрались в российскую Эстляндию. Супруги жили, скажем прямо, неплохо: достаточно сказать, что это в их дворце в Таллине сейчас размещаются помещения эстонского премьер-министра и зал заседаний правительства. Сарра, по некоторым указаниям, стала матерью девяти детей и скончалась уже при императоре Александре I — то ли в 1805 году, то ли вообще в 1824-м.

Боровиковский написал множество портретов русских дворянок, но этот — самый чарующий. В нем все приемы мастера применены так искусно, что мы и не замечаем, каким именно способом нас околдовывают, как создается очарование этой барышни, которой почти сто лет спустя Яков Полонский посвящал стихи («…но красоту ее Боровиковский спас»).

Лопухиной на портрете 18 лет. Ее непринужденность и чуть надменный взгляд кажутся то ли обычной позой для подобного портрета эпохи сентиментализма, то ли признаками меланхолического и поэтического нрава. Но каким на самом деле был ее характер, мы не знаем. При этом Мария, оказывается, была родной сестрой Федора Толстого (Американца), известного своим вызывающим поведением. Удивительно, но если взглянуть на портрет ее брата в молодости (Государственный музей Л.Н. Толстого), то мы увидим ту же вальяжность и расслабленность.

Портрет был заказан ее мужем, Степаном Лопухиным, вскоре после свадьбы. Лопухин был старше Марии на 10 лет и происходил из богатого и знатного рода. Через шесть лет после написания картины девушка умерла — от чахотки. Через 10 лет умер и ее муж. Поскольку они были бездетными, картину унаследовала единственная выжившая дочь Федора Толстого, у которой в 1880-х годах ее и купил Третьяков.

«Всадница» Брюллова — блистательный парадный портрет, в котором роскошно все — и яркость красок, и пышность драпировок, и красота моделей. Русскому академизму есть чем гордиться.

На нем написаны две девочки, носившие фамилию Пачини: старшая Джованнина сидит на лошади, младшая Амацилия смотрит на нее с крыльца. Но имели ли они право на эту фамилию, до сих пор не ясно. Картину Карлу Брюллову — своему многолетнему возлюбленному — заказала их приемная мать, графиня Юлия Самойлова, одна из красивейших женщин России и наследница колоссального состояния Скавронских, Литта и Потемкина. Бросив первого мужа, Самойлова уехала жить в Италию, где в ее салоне бывали и Россини, и Беллини. Своих детей у графини не было, хотя она еще дважды выходила замуж, один раз — за молодого и красивого итальянского певца Пери.

По официальной версии, Джованнина и Амацилия были родными сестрами — дочерьми автора оперы «Последний день Помпеи», композитора Джованни Пачини, друга (и, по слухам, возлюбленного) графини. Она забрала их в свой дом после его смерти. Однако, судя по документам, у Пачини была только одна дочь —младшая из девочек. Кто была старшая? Есть версия, что ее вне брака родила сестра того самого тенора Пери, второго мужа Самойловой. А может, у графини с девочкой была и более тесная родственная связь… Недаром «Всадницу» сначала считали портретом самой графини. Повзрослев, Джованнина вышла замуж за австрийского офицера, капитана гусарского полка Людвига Ашбаха, и уехала с ним в Прагу. Самойлова гарантировала ей большое приданое. Однако, поскольку к старости графиня разорилась (ей пришлось выплачивать третьему мужу, французскому аристократу, огромные алименты), обе «дочери» взыскивали со старухи «матери» обещанные деньги через адвоката. Самойлова скончалась в бедности в Париже, дальнейшая же судьба ее воспитанниц неизвестна.

«Дама в голубом» Сомова — один из символов живописи Серебряного века, по выражению искусствоведа Игоря Грабаря — «Джоконда современности». Как и в картинах Борисова-Мусатова, здесь не только наслаждение красотой, но и любование уходящим очарованием помещичьей России.

Елизавета Мартынова, которая позировала Сомову на портрете, была, видимо, одной из немногочисленных женских симпатий художника. Художник познакомился с ней, дочерью врача, во время учебы в Императорской Академии художеств — она была в числе учеников набора 1890 года, когда женщинам впервые разрешили поступать в это учебное заведение. Удивительно, но произведений самой Мартыновой, кажется, не сохранилось. Однако ее портреты писали не только Сомов, но и Филипп Малявин и Осип Браз. Вместе с ней училась Анна Остроумова-Лебедева, которая в своих мемуарах мимоходом отметила, что, хотя Мартынову писали всегда высокой статной красавицей, на самом деле она была маленького роста. Характер у художницы был эмоциональный, гордый и легкоранимый.

Сомов писал ее несколько раз: в 1893 году акварелью в профиль, через два года — карандашом, а в 1897 году он создал ее небольшой портрет маслом на фоне весеннего пейзажа (Астраханская художественная галерея). Эту же картину он создавал с перерывами три года: из них художник два провел в Париже, а Мартынова для лечения болезни легких на долгое время поселилась в Тироле. Лечение не помогло: примерно через четыре года после окончания полотна она скончалась от чахотки в возрасте около 36 лет. Семьи у нее, видимо, не было

Хотя «Купчиха за чаем» Кустодиева написана в послереволюционном 1918 году, для нас она — настоящая иллюстрация той яркой и сытой России, где ярмарки, карусели и «хруст французской булки». Впрочем, Кустодиев после революции своим любимым сюжетам не изменял: для человека, до конца жизни прикованного к инвалидному креслу, это стало формой эскапизма.

Для купчихи в этом портрете-картине позировала Галина Адеркас — натуральная баронесса из рода, ведущего свою историю аж от одного ливонского рыцаря XIII века. Одна из баронесс фон Адеркас даже была воспитательницей Анны Леопольдовны.

В Астрахани Галя Адеркас была соседкой Кустодиевых по дому, с шестого этажа; в студию девушку привела жена художника, приметив колоритную модель. В этот период Адеркас была совсем молода, студентка-первокурсница медицинского факультета. И честно говоря, на набросках ее фигура выглядит гораздо тоньше и не такой внушительной. Изучала она, как говорят, хирургию, но увлечения музыкой увели ее в другую сферу. Обладательница интересного меццо-сопрано, в советские годы Адеркас пела в составе русского хора в Управлении музыкального радиовещания Всесоюзного радиокомитета, участвовала в озвучивании фильмов, но большого успеха не добилась. Вышла замуж она, судя по всему, за некоего Богуславского и, возможно, стала выступать в цирке. В Рукописном отделе Пушкинского Дома даже хранятся рукописные воспоминания за авторством Г.В. Адеркас, озаглавленные «Цирк — это мой мир…». Как сложилась ее судьба в 30-е и 40-е годы — неизвестно.