Хоть режь

Геометрическая резьба — самый древний оформительский тренд, известный человечеству еще с дохристианских времен. Кроме хорошего глазомера и уверенной руки, он не требовал от мастера ничего. Даже специального инструмента: нанося орнамент, резчик мог обойтись обычным ножом. Как правило, такой резьбой украшали небольшие предметы, которые превращались в оберег. Дело в том, что самые простые узоры в виде геометрических фигур были символами стихий и явлений. Размещая их в определенном порядке, древние мастера старались уберечься от сил природы или, наоборот, призвать их на помощь. Такие узоры были своего рода магической книгой для тех, кто умел их читать. Розетка с лучами или просто круг призывали в дом благодать Солнца. Вырезанные ромбы должны были даровать хозяину силу и мощь. Узор из треугольников, нанесенный на примитивную фигурку коня, должен был принести здоровье всему домашнему скоту. В дальнейшем редко кто из резчиков использовал геометрическую резьбу по языческим заветам — с необходимым числом заклинаний и количеством взмахов ножа. Но предметы, украшенные таким образом, и сейчас можно отыскать в северных деревнях.

У нижегородской глухой резьбы, пожалуй, самая интересная история. На дома она перекочевала прямо с Волги-матушки. Такую резьбу называют еще «корабельной», ведь именно ею украшали расшивы — суда, на которых по Волге переправляли множество товаров. Расшивы издавна покрывали самой причудливой, самой искусной резьбой. Исследователи считают, что у этой тяги к прекрасному было самое что ни на есть практическое обоснование.

Начиная с конца 1740-х годов целая серия царских указов запрещала использовать где бы то ни было доски, тесанные топором. Лес тогда — главный ресурс, его берегут и экономят, ведь чаяниями Петра I вокруг всех крупных городов леса выкосили чуть не до нитки. Плотникам велят бросить топоры и браться за пилы. Поскольку «из одного бревна пиленых досок может быть пять, а по крайней мере четыре или три доски, а топорных одна или по нужде две выходит». Судовладельцев это не могло радовать: считалось, что именно доска из-под топора наиболее пригодна для кораблестроения. Сильный удар как бы запечатывал волокна дерева, и такая доска становилась для воды неуязвима. А пиленые доски «мочалились», «подпускали воду». Однако из-за не тех стройматериалов можно было попасть не то что под санкции, а даже и под репрессии: штрафы, изъятие, битье кнутом.

Но на Руси, помимо декоративно-прикладного, всегда хорошо было развито искусство уклоняться от драконовских указов из столицы. Есть версия, что «топорные», тесаные доски на купеческие расшивы все равно брали, ставили их на самые важные части. А затем щедро маскировали эту «санкционку» великолепными резными узорами: поди знай теперь, пиленая это доска или тесаная.

Когда срок службы судна подходил к концу, его продавали на слом. Резные доски всегда были в цене — команда разбирала их для украшения собственных домов. А дальше по Волге пошли пароходы. И целые плотницкие артели, проклиная «чертовы расшивы», в одночасье лишившие их приличного заработка, разбрелись по губернии, предлагая хозяевам отделку домов в хорошо узнаваемом стиле, с фантастическими «фараонками» и невиданными на волжских берегах львами. Настоящие мастера тесали их топором. Какими бы инструментами ни пополнялся плотницкий арсенал, все же новомодным рубанкам и фуганкам далеко было до чистой «топорной» работы. Не зря тогда любили приговаривать под руку начинающему: «Фугуй, Ванька, тятька топором исправит!»

Но в XIX веке, когда на рынке появились неизвестные ранее тонкие доски фабричной работы, руки, привычные к топорам, все же взялись за пилы. Заранее намеченные на плоской поверхности узоры выпиливались или высверливались, превращая деревянные доски в кружевную шаль. Расцветали на наличниках цветы, переплетались на ставнях стебли, глаз радовался, искусствоведы морщились. Пропильная изо всех видов резьбы по дереву, была, пожалуй, наиболее обижена вниманием серьезных исследователей. Сейчас трудно понять, чем она заслужила такую немилость. Но логика была такая: в пору расцвета фабричного капитализма все исконное и природное в крестьянском дизайне вдруг стало шаблонным и пошлым. Даже в тридцатые годы, когда энтузиасты бросились фиксировать и спасать от забвения образцы глухой резьбы, на великолепные пропильные украшения смотрели презрительно: никакой, мол, самобытности, одна «отвратительная мещанская прорезь». На защиту встали этнографы: понадобилась их вдумчивая, многолетняя работа, чтобы признать за этим вариантом декора право считаться частью русского национального искусства.

Зато вот уж от чего любые критики всегда были в восторге, так это от знаменитой «кудринки». Еще бы: этот вид резьбы расцвел под покровительством признанных художников «мамонтовского кружка», устроивших в Абрамцеве, усадьбе мецената Саввы Мамонтова, столярно-резчицкую мастерскую. Один из учеников открыл в своем селе, Кудрине, собственную мастерскую, где работали над абрамцевскими заказами. Там и сформировались основы нового стиля. Успешно совпав с тогдашней модой на все исконно русское, новая резьба совместила в себе и старинную плоскорельефную, и совсем древнюю геометрическую. Веточки, завитки, розетки, заставки первопечатных книг, эскизы Елены Поленовой, учившейся в Париже и сумевшей добавить старинным русским орнаментам гламурного шику, — все это декоративное богатство превратило «кудринку» в заметное явление. До сих пор этот вид резьбы считается одним из самых популярных в России и входит в учебные стандарты при подготовке профессиональных резчиков по дереву.