Весна
Режиссер Аркадий Громов для своего будущего фильма решает ближе познакомиться с жизнью ученых — как ему поначалу кажется, «отшельников», отрекшихся от всего земного, — и с этой целью приходит в Институт Солнца. Актриса Вера Шатрова, как близнец похожа на прототип своей героини — ученую Института, Ирину Никитину. Благодаря удивительному сходству Никитина и Шатрова постоянно оказываются в самых невероятных ситуациях.
Фрагмент книги Марка Кушнирова «Светлый путь, или Чарли и Спенсер», 1998 год:
В 1947 году Александров начал снимать долгожданную «Весну».
Еще в силе карточки. Еще пятнают быт неотвязные следы военного лихолетья… … Еще роятся на толкучках, вокзалах, по пригородным поездам искалеченные мужики. Еще на станциях и полустанках видны названия — черным по желтому — «кипяток».
И потому, наверно, так хочется весны — настоящей, мирной, беспечной.
Александров отозвался на этот позыв и тоньше, и остроумнее всех — я бы сказал, несравнимо интеллигентнее, — не потеряв при этом «ни грамма» простодушного, увеселительного настроя. Он снял кино про кино. … Он снял кино про киношное видение, киношное ощущение жизни — наивное, романтическое, забавное… исконно глуповатое и трогательное вместе.
Все сюжетные перепады, вся фактура ленты состоит из бродячих примет и мотивов, бытующих в кинематографе со времен Мельеса. Но это отнюдь не коллаж цитат. … Тут получился некий органичный гибрид лирики и пародии (в том числе и самопародии). … Разумеется, в любой комедии, даже сугубо бытовой, есть элемент условности пародийного толка. Но ту пародийность, что в крови александровского кинематографа, не спутаешь ни с какой другой. Каждый аттракцион, каждый образный нюанс, в котором он чувствует возможность патетического (прежде всего патетического) эффекта, он расцвечивает и полирует до блеска почти ненатурального, почти абсурдного.
В опытах Никитиной, … кроме чистой фантастики, имелось кое-что злободневное. Американская атомная бомба уже два года тревожила сознание советских вождей. … Научный «мотив» «Весны» отдавал осторожным и успокоительным политическим намеком: они укрощают атомную энергию, а мы солнечную, и это будет куда сильнее. Целое скопище ученых мужей, один киношнее (типажнее) другого, красноречиво являло собой — своим количеством и качеством — советскую научную непобедимость.
Барабанно-фанфарная, огнистая, пенисто-карнавальная кода — фирменный знак кинематографа Орловой и Александрова — предстает здесь романтическим, полусказочным путешествием Никитиной в страну «Киноландию».
Весь этот проход живописует парадный, простодушно-волшебный образ кинематографа — единственно любимый Александровым, единственно его вдохновляющий. И если в этих «картинках» вдруг возникает тень пародии, то совершенно непроизвольно. Просто от чрезмерности, от перебора «красивости» и наивной восторженности.
И недаром ведь так много говорят в «Весне» о побасенках, настойчиво цитируют знаменитый монолог из «Театрального разъезда». Александрову явно дорого это страстное и авторитетное слово в защиту своего жанра.
Ясно, что и сама «Весна» предлагалась публике как забавная и чуть-чуть поучительная побасенка…
…Но вот в чем фокус: побасенка, «рассказанная» Александровым, — как всякая подлинная побасенка (притча) — оказалась умнее самой себя. Оно и не удивительно. Особенно если сообразить, что это вторая, и последняя после «Веселых ребят», картина Александрова, нимало не замешанная на идеологии — не берущая ее ни в основу, ни вообще в расчет. Ну, верно, капля-другая ее стихийно просачивается, … но к сути дела это имеет далекое отношение.
А суть здесь — весна. И не только в природной, погодной своей ипостаси. Но тот благословенный дурман, в котором свободно дышится и думается, в котором отлетают сирены предубеждений и предрассудков, сбывается самое невероятное. Когда оживают надежды. Когда жизнь вновь поднимает голову.
