Я знавал одного монаха, отшельника, святого. Он жил одною сладостью молитвы — и, упиваясь ею, так долго простаивал на холодном полу церкви, что ноги его, ниже колен, отекли и уподобились столбам. Он их не чувствовал, стоял — и молился.Я его понимал — я, быть может, завидовал ему, — но пускай же и он поймет меня и не осуждает меня — меня, которому недоступны его радости.Он добился того, что уничтожил себя, свое ненавистное я; но ведь и я — не молюсь не из самолюбия.Мое я мне, может быть, еще тягостнее и противнее, чем его — ему.Он нашел, в чем забыть себя… да ведь и я нахожу, хоть и не так постоянно.Он не лжет… да ведь и я не лгу.