Любовь Яровая
Этот спектакль был приурочен к 60-летию Октябрьской революции. П. Фоменко ставил пьесу, которую открыл Малый театр в 1926 году. Как писала очевидица и участница событий двадцатых годов Е. Гоголева (она играла Панову): «… за стенами театра его противники ждали провала бывшего «Императорского». Но провала не случилось. Спектакль превратился в триумф Малого театра, его блестящих актеров». В двадцатые Малому нужно было доказывать свою революционную благонадежность, а в семидесятые П. Фоменко, ставя К. Тренева, вставал на тропинку неблагонадежности, сближая его с М. Булгаковым. Неслучайно режиссер тщательным образом работал над литературным материалом, изучал варианты пьесы, знакомился с записями писателя. Какие-то сцены дописал, какие-то убрал из канонического текста.
Разгул революционного террора обнаруживает темные стороны народа. И белые, и красные одинаково жестоки, и в том, и в другом стане есть те, кто готов приносить жертвы во имя человека, справедливости, но есть и те, кто наживаются на народном горе. Террор разрушает семьи, гражданская война разделяет братьев, воюющих по разные стороны баррикад, мужа и жену Яровых, потому что один верит в Россию без красных, а жена верит большевикам. Поселяется страх в одних, вседозволенность в других.
П. Фоменко в семидесятые ставит спектакль, содержание которого не укладывалось в официальную линию партии. Давая панораму жизни народа в революцию, режиссер избегал пафоса «датского» спектакля. Е. Гоголева, сидевшая на всех черновых репетициях, сравнивавшая новый спектакль с тем, историческим И. Платона и Л. Прозоровского, так писала о режиссуре Фоменко: «В постановке белые были изображены без аксельбантов, а большевики — без стандартных штампов. В спектакле это были, прежде всего, люди, со всеми их слабостями, их верой и чистотой. Я приняла эту новую „Любовь Яровую“ всем сердцем».
Согласно автору действие происходит в бывшем особняке, в котором размещаются штабы то красных, то белых. У П. Фоменко это в прошлом особняк не просто богатых, а очень богатых людей. Это видно по фрагментам оставшейся роскоши: вот белые двери с позолоченной резьбой, уже совершенно убитые революционным бытом. Швандя вешает над ними портрет Карла Маркса, которого, как он уверяет, видел живьем на митинге. Вот то тут, то там столы с прихотливо барочно изогнутыми ножками, за которыми спят усталые люди. Как тут не согласиться со словами Пановой (Э. Быстрицкая), что «культуру, что создавалась веками, растоптали сапогом». Ей, вдове архитектора, умершего от укуса вши, невыносимо наблюдать за разгулом террора, разрухи, жестокости. Любовь Яровая (Р. Нифонтова), новоявленная учительница, полагающая, что ее муж погиб, потерявшая ребенка, измученная дальней дорогой (шла тридцать верст), думающая о своей беде, не отпускающей ее, тем не менее, отвечает интеллигентке Пановой: «Значит, не годится то, что создавалось веками»
Этот разговор двух изможденных революцией женщин — пример того, как П. Фоменко выстраивает диалог, не позволяющий сочувствовать одной за счет другой. Вот две правды, чью выбирать? И за одной, и за другой стоит своя сила.
Таким же будет диалог комиссара Кошкина (В. Коршунов) и профессора Горностаева (Г. Куликов), Пановой и Кошкина.
Комиссар Кошкин В. Коршунова — образ светлого и справедливого революционера, не успевшего доучиться в прежней жизни. Когда он просит профессора посмотреть его проект о народном образовании, то Горностаев с изумлением обнаруживает, что Кошкин не грамотен. И в его изумленном восклицании есть оттенок и интеллигентской спеси, но и ужаса, что люди без образования будут управлять образованием. Горностаев, которого тот же Кошкин спасает от бандитов революции, кажется, идет на сотрудничество с новой властью ради интересов просвещения.
Панова невольно фиксирует тоже безграмотность Кошкина, который не выговаривает слово «эвакуировать», и перехватывает ее ироничный взгляд. Но и Кошкину будет дано право на его правду, когда он скажет, что вы знаете, что учение свет, но вы не знаете, что такое тьма. Это будет сколь личное, столь и горькое его признание, за которым в монологе В. Коршунова вставала вся его тяжелая жизнь, когда-то он очень хотел учиться, но не получилось, пришлось работать. Кошкин как бы вспоминал, произнося эти слова, всю свою жизнь.
Однако он все равно стремится к свету, и революция для него путь к справедливому обществу. Одной из драматических сцен спектакля становится та, в которой он узнает, что его товарищ, с которым, как скажет комиссар, мы повязаны кровью революции, мародер, снимавший с убитых драгоценности. Кошкин не верит, но требует у Грозного (Я. Барышев) вывернуть карманы и достать содержимое. На поднос для чая падают, звякая, украшения из золота. Этот звук в тревожной тишине словно ударяет в самое сердце Кошкина. Комиссар выводит за ту самую белую дверь с позолотой своего бывшего товарища и расстреливает Грозного на месте.
Для П. Фоменко оказывается важной и другая тема пьесы К. Тренева, что Гражданская война жестоко проходит по семьям, когда брат убивает родного брата. Старуха мать Марья (О. Хорькова), наконец-то находит двух своих сыновей Гришку (Г. Оболенский) и Семена (В. Коняев). Она обнимает их счастливая, прижимает к себе, никто в эту минуту не может их от нее оттащить, так мать вцепилась в своих детей, но братья, любящие мать, ненавидят друг друга, и один убивает другого на глазах Марьи.
Но П. Фоменко фиксирует, как человечность то и дело одерживает верх над идеологией. Так Яровой (Ю. Соломин), предающий красных во имя белых, любит свою жену, которая за красных. Он не расстреливает Панову, подозреваемую им в предательстве, только потому, что та говорит ему, где сейчас Яровая, которая его ждет. Яровой, рискуя, проходит к красным, чтобы встретиться с женой и еще раз пробует уговорить ее идти с ним. Жена отказывается, но и не предает мужа, давая ему уйти. Также как между Пановой и Яровой возникнет особое сближение двух женщин, претерпевших много горя в революцию.
Красные побеждают. П. Фоменко ставит финал, в котором Яровая, Кошкин натягивают красное знамя, с которым гордо идут как победители, но о трагической цене этой победы режиссер рассказал всем спектаклем.
