Театр одного актера
Фрагмент статьи Александра Смелянского «Сергей Юрский», опубликованной в журнале «Континент» (2010 г.):
Сергей Юрьевич Юрский — счастливое сочетание безупречности общественной репутации с безупречностью художественного вкуса, гениальности художника с гениальностью человека и гражданина. (…) Юрский не Рахманинов, я не Михаил Чехов, но не побоюсь вспомнить «чеховский момент» Юрского, когда полвека назад впервые увидел артиста на филармонической сцене в Горьком. Как он вышел, как держал паузу, прежде чем начал читать про Степу Лиходеева, проснувшегося в тяжком похмелье в «нехорошей квартире».
Юрский читал Булгакова и Достоевского, Есенина и Жванецкого, Володина и Шукшина. Запросто осуществлял переход из одного художественного мира в другой. Лицедей из Ленинграда обладал способностью мгновенно заселить воздух каким-нибудь персонажем, обвести его внятный контур. (…) Были годы, когда техника Юрского была в счастливой гармонии со своей средой, своим театром и публикой, которая его понимала с полуслова. В его основных созданиях ленинградского периода сквозил ветерок перемен, дух проснувшейся жизни, которую вытаптывали столько десятилетий. Без этого «ветерка» не понять самого явления Юрского. Он не был одинок. Ефремов в «Современнике», Высоцкий на Таганке, Юрский в БДТ, как флаги на ветру, передавали направление ума и чувства людей послесталинской России. Людям меняли кровь, они нуждались в ободрении и поддержке.
Играл и комика, и трагика, вырастал и съеживался, менял интонацию, мгновенно перевоплощался, поражал виртуозностью своей неувядающей техники и какой-то прежней забытой легкостью. Он не резонировал, не осуждал, не горевал. Он играл. Больше скажу, любовался двумя провинциальными бедолагами–актерами, все им прощал и в конце концов вызвал полный восторг современного зал а. (…) Островского, как и Мольера, Юрский толковал с той понимающей братской нежностью, без которой нельзя существовать в мире театра.
Фрагмент статьи Павла Руднева «Юрский в борьбе с собой», опубликованной в журнале «Новый мир» (2002 г.):
Двадцатилетний труд в БДТ наложил свой отпечаток на характер артиста. Аристократизм Товстоногова, его строгость, придирчивость и избирательность стали чертами нрава Сергея Юрского. Это особый тип интеллигента, презирающего равным образом богему и толпу, привыкшего не доверять любому «мы». (…)У Товстоногова Юрский некогда сыграл Чацкого, и позиция гордого героя, ходящего неприкаянной тенью меж пьяных и веселых столиков, сохранилась, кажется, в душе Юрского и по сей день.
Неприкаянность — вот настроение книги и вот то нужное слово, которым можно было бы означить судьбу Сергея Юрского после изгнания из Ленинграда. (…) Режиссура и мысли о ней стали силовой защитой актера от враждебного мира, средством для восстановления переломленной судьбы. А ее нужно было восстановить вопреки мнению Товстоногова — «учителя, который не признал во мне ученика», и вопреки традициям отечественного театра, который недолюбливает «актерскую режиссуру» и вместе с тем не «поставляет» для актеров уровня Юрского режиссерских гениев, подобных несравненному Гоге. Клеймо Товстоногова («Сережа замечательно играл у меня в театре, но ему не надо было заниматься режиссурой») осталось с актером навечно, но Юрский работает вопреки клейму. И не может существовать иначе: слишком велики амбиции и слишком крепок аристократизм, воспитанный духом БДТ.
Судьба Сергея Юрского — тяжелая драма, в которой актер выстоял, оставшись честным человеком и творчески активным организмом». Благодарим за предоставленный материал литературный интернет-проект «Журнальный зал».
