Старик угрюмо вглядывался в лица
И выжидал, покуда стихнет гам…
О, еженощный тот самоубийца
Над чёрной бездной оркестровых ям! Минута стариковского позёрства-
Она порой бодрит сильней вина…
Как жидкая варшавская позёмка
Над черепом взметнулась седина.И белые взволнованные руки
Взошли во тьме, таинственно светясь,
И не было пронзительнее муки,
Чем та, что станет музыкой сейчас… И опасаясь звуком или словом
Тот трепет обратить в немой испуг,
Оркестр заворожённым птицеловом
Следил за каждым взмахом дивных рук.Концертный зал вдруг стал велик и светел
И собственные стены перешёл,
И потому не сразу кто заметил,
Когда и как скончался дирижёр.И замерли смутившиеся звуки,
Когда над мёртвым телом, сползшим в зал,
В агонии безумствовали руки,
Пытаясь дирижировать финал.