Отрывок из книги Неи Зоркой «Кино. Театр. Литература»:
Тему «город — деревня» деревенский горожанин Шукшин претворил в картину, названную им шутливо, так, дескать, чего уж там, и ласково: «Печки-лавочки».
Основное действие картины и развертывается «между», на пути, в вагоне дальнего следования Бийск — Москва. И Шукшин-актер впервые предстает нам в собственном писательском и режиссерском творении, в образе алтайского хлебороба, Ивана Расторгуева, одного из тех, кого он называл любимыми своими героями. Вместе с женой Нюрой отправляется Иван в отпуск, «к югу», а также по воле случая транзитом попадает в столицу и проводит в ней несколько дней, пока еще один экспресс не мчит его к солнечным краям, где белокаменные алупкинские львы, где море Черное, песок и пляж.
Как же здесь, в такой опасной, впервые возникшей на экране близости и одновременно отстраненности от своего alter ego действует Шукшин-актер? Конечно, Иван Расторгуев подготовлен сценарно, написан писателем. В режиссерском сценарии уже содержится великолепный текст роли (хотя «Печки-лавочки» — чисто кинематографическая вещь, и литературная запись была опубликована только после выхода фильма). Конечно, путешествие четы Расторгуевых, этот путевой очерк или путевые картины, поставлены режиссером. Но исчерпывающе и, если так можно сказать, окончательно раскрывается образ именно актерски.
Вот тут-то и обнаружилось, какого артиста имеет советский кинематограф в Василии Шукшине! Открылось во всю ширь широкого экрана, в максимальном приближении к нам на крупных и сверхкрупных планах: режиссер и оператор в «Печках-лавочках» увлекались широким экраном и сверхкрупными планами, специально выделяли и укрупняли в лице человека как бы центральную «зону общения» и мимической выразительности — глаза, губы.
Наверное, юмор есть первое свойство актерской игры Шукшина в «Печках-лавочках». И еще тонкая, просто филигранная, изысканная отделка роли. Иван Расторгуев — человек умный, хитрый, наблюдательный и одновременно растерявшийся в новой обстановке, но желающий это скрыть, наивный, доброжелательный, любопытный, обидчивый, настороженный, готовый к отпору и все-таки не умеющий распознать опасность в этом новом, шумном, грохочущем, многолюдном мире. И каждая минута его существования на экране есть сложная, живая смесь уже сделанной промашки и понимания, что она сделана, находчивости и фантастических решений, а также и чувства облегчения, что все на сей раз, слава богу, обошлось.
Такой механизм почти в каждой дорожной встрече. С очкариком-интеллигентом, не понявшим тонкой защитной Ивановой самоиронии: «сейчас мы достанем свои рубашки из чулочка»… И с псевдоконструктором, обаятельным вором, которого Иван, попав пальцем в небо, избрал в собеседники на остросоциальные темы и в поверенные самых дорогих своих умствований о городе и деревне, о жизни, которую все больше «легулирует рупь». То же и с профессором-языковедом, на которого бедняги Расторгуевы обрушили свой быстро накопленный печальный дорожный опыт: все здесь аферисты, и доверять никому нельзя… Но наступит и реванш. На трибуне в московском институте (Иван при модном галстуке, крахмальный воротничок), куда «любители словесности» пришли встретиться с Иваном-«языкотворцем». Здесь Шукшин развертывает блистательный аттракцион Ивана-артиста. Наладившись на этакую «сказовую манеру», перевоплотившись в искомый публикой образ «языкотворца», при этом строго академично и с полной серьезностью, Иван отпускает высокой аудитории хитрый рассказ о какой-то лихой колхозной кобыле, которой обстригли гриву невиданной красоты. Вот когда он триумфатор! И здесь тоже все без лишнего драматизма, все с юмором, мягко, по-домашнему — ничего особенного, так, печки-лавочки…
Первым очерком о поездке супругов Расторгуевых к югу Шукшин закрывал тему алтайского колхозника в условиях городской цивилизации, а игра актера не только окончательно проясняла трактовку образа героя, данную в сценарии, но также и личные отношения автора с городом. Кто интересуется этим кругом вопросов, по которым шли споры при жизни и после смерти Василия Шукшина, может многое заметить и понять, пересмотрев сейчас, когда ее создателя давно уже нет в живых, картину «Печки-лавочки».
«Я» и «он», актер и персонаж — эта оппозиция, исконно актерская диалектика поминутно обнаруживает себя у Шукшина и Федосеевой в «Печках-лавочках». Она и создает какую-то особенную переливчатость игры, нерасторжимость полной огранки существования в образе (так говорится в учебниках по актерскому мастерству в подобных случаях) и некоторого отстранения, еле заметной дистанции, взгляда чуть-чуть со стороны.
Лекция о фильме «Печки-лавочки»
Лектор: Андрей Шемякин.
