Платон Кречет
Немного предыстории, без нее не будет понятно, почему в творчестве Анатолия Васильевича Эфроса, режиссера этого спектакля, возникла такая пьеса.
«Идет последний из тридцати трех разрешенных Фурцевой спектаклей. Спектакль Эфроса «Три сестры» должен исчезнуть, уйти в небытие… Смолкнет хор инспирированного осуждения маститыми критиками и «знатными карусельщиками» с периферии, которые, хотя спектакля не видели, но всей душой против извращения русской классики. Сгинут наряды милиции у входа на «Малую Бронную», исчезнут корреспонденты «голосов», высохнут слезы зрителей… А пока идет последний спектакль, я стою у портала и, как могу и как позволяет старенький «Зенит », снимаю последнее представление». И подпись: Виктор Дургин. Художник спектакля Анатолия Эфроса «Три сестры».
Премьера «Трех сестер» состоялась в декабре 1967 года на сцене Московского драматического театра (с 1968 года — Театр на Малой Бронной). Это был первый спектакль Анатолия Васильевича в качестве «очередного» режиссера здесь на Бронной после скандального увольнения из театра «Ленинского комсомола».
Пожалуй, ни один другой спектакль Эфроса, ни до, ни после «Трех сестер» не вызывал такой бури откликов, такой острой полемики, такого количества публичных и закрытых обсуждений. Почему? Хороший вопрос… Как напишет А. Смелянский в своей книге «Предлагаемые обстоятельства», «сошлось все в том спектакле: острое чувство боли, воспоминание о прошлом и будущем, которое вдруг открылось через Чехова, наконец, сам способ игры, который обладал проникающей способностью — как рентгеновские лучи».
После чеховского спектакля в 1968 году Анатолий Васильевич обращается к новой пьесе Эдварда Радзинского «Обольститель Колобашкин» (Художники те же, что и в чеховском спектакле).
С натяжкой можно сказать, что ее сюжет пародировал Фауста и Мефистофеля. Только всемогущий Мефистофель был похож в пьесе на вечно подвыпившего шельму командировочного. А Фауст был тоже «наш» — интеллигент, который так хочет быть смелым, но страшно… «Мефистофель» же все время вовлекает этого несчастного «Фауста» в разные безумства. А тот не хочет. Он уже понял: «Прожить жизнь — это как перейти улицу: сначала смотришь налево, а потом направо». Говорят, спектакль был придуман озорно. Например, занавес — точная копия МХАТовского занавеса. Только вместо Чайки была огромная Моль. Занавес поднимался, и на сцене оказывался архив, где работал Фауст-Колобашкин. И много других «цитат», узнаваемых зрителями. Колобашкина играл Валентин Гафт. Радзинский считает, что это одна из лучших его работ в театре.
Судьба спектакля тоже была странной«…Сначала «убрали» занавес, потом убрали цитаты руководителей государства, которые были рассыпаны по всей пьесе, потом попросили убрать еще что-то, и в итоге спектакль рассыпался, как прах… И что дальше? Нужен был положительный выход из создавшейся ситуации. И в этом же году появляется «Платон Кречет» по совсем «советской пьесе» Александра Корнейчука.
Анатолий Васильевич никогда не был режиссером-трибуном, он не был диссидентом, он специально «не выискивал», «размещал», тем более «не решал» в своих спектаклях острые проблемы того времени. Мне кажутся точными слова Эдварда Радзинского об Анатолии Васильевиче, он с ним много работал и понимал, как «соратник»: «Эфросу было неинтересно ставить о временном. Он ставил о вечном — о Художнике и Гармонии». А то, что происходило вокруг, было именно Временное, так сложившиеся обстоятельства… Кто из нас может выбрать время, в котором мы живем?
Действие нового спектакля происходит в середине 30-х годов. Талантливый хирург Платон Кречет работает в больнице № 1, спасает людей и думает о том, как продлить человеку жизнь. Судя по тому, что он говорит о преждевременной старости — усталости сердца, и проводит какие-то эксперименты, Платон Кречет пытается подойти к проблемам «сердечной хирургии».
Во многих анонсах к спектаклю можно прочитать слова какого-то критика, который пытался «заступиться» за пьесу, сделать ее более советской, чем она есть: «Солнце… Как близко солнце!». Эта первая реплика пьесы определяет ее направленность. «Платон Кречет» — это пьеса-песня, произведение о человеческих чувствах, о красоте любви, дружбе, о неповторимости личного счастья. Так проходит сквозь пьесу как мажорный лейтмотив образ солнца. И его (Платона Кречета) светлые личные чувства, мечты приобретают гражданское содержание, а обычные понятия становятся поэтическими символами. В разговоре с Берестом (партийным боссом) Платон Кречет без патетики, спокойно и весомо, как что-то хорошо обдуманное, говорит: «У человечества украдено солнце на миллионы лет. Мы возвращаем его. Недалек тот день, когда мы уничтожим преждевременную старость навсегда».
По крайней мере, эта рецензия вполне может быть документальным свидетельством времени сороковых-пятидесятых годов. Предполагаю, что ее читал и режиссер спектакля Анатолий Эфрос.
Но, если говорить без пафоса, то спектакль, который получился, был о трудоголике Платоне Кречете, талантливом человеке, Творце, ведь Анатолию Эфросу без разницы, какая у Творца профессия. Режиссер тщательно выстраивает его психологический портрет, мотивацию его поведения, вовлекая в этот «круг» всех персонажей пьесы. Он рассказывает о человеке, которому, говоря сегодняшним языком, «все по барабану»: доносы, которые на него пишут, предательство псевдодруга, чужая невеста, в которую он влюбляется и которая будет с ним, если он окажется прав, и угрозы о мести, и так далее и так далее. Все это Эфрос пережил сам. Главное — дело, которому ты служишь. Цитата тоже «из того времени».
Роль Платона Кречета исполняет Николай Волков, alter ego Эфроса. Они даже внешне чем-то похожи. Именно Николай Волков сыграл главные роли во многих эфросовских спектаклях на Малой Бронной: и Отелло, и Дон Гуан, и Вершинин… Вот что написала Ольга Яковлева, любимая актриса Анатолия Васильевича: «С юности Коля был каким-то «отдельным» человеком. Индивидуальны все, он же был такой… индивидуально-штучный. Ни на кого не похож. В нем была особая художественная интеллигентность. Он никогда не был прямолинейным, напротив, художественно парадоксальным, непредсказуемым. От него нельзя было ждать ни агрессии, ни проявления злобы. Это был какой-то интеллигентский сплав. Ему была несвойственна показуха. В нем не было ничего наносного. Он был естественным, каким положено быть нормальному интеллигентному человеку».
Собственно таким был и сам Анатолий Васильевич Эфрос.
