Мир через искусство. Василий Суриков. Утро стрелецкой казни.

Тусклый свет пасмурного утра с трудом пробивается сквозь предрассветную мглу, и это трудное рождение напоминает о кровавом утре нового царствия: «Начало славных дней Петра мрачили мятежи и казни» (А.С. Пушкин). Вместе с участниками последнего стрелецкого бунта уходит целая эпоха — Древняя Русь, ей на смену приходит новое государство европейского типа.

Главный живописный камертон картины — дрожащие огни горящих свеч, бросающие алые отсветы на белые смертные рубахи стрельцов; их мерцающие огоньки вот-вот погаснут, как оборвутся жизни осужденных. В руках у каждого из стрельцов свечи горят по-разному. Клокочет пламя, словно огонь ненависти в груди, у рыжебородого стрельца; яростным взором, словно желая испепелить царя-Антихриста, он смотрит на Петра. Их взгляды скрещиваются, как два клинка в смертельном поединке, и этот поединок взглядов «держит» всю картину. У застывшего в непокорстве чернобородого стрельца и огонь свечи, кажется, не согнет даже порыв ветра. Надо всеми возвышается фигура стрельца, приносящего повинную, — не царю, к которому он повернулся спиной, а народу. Его прощальный поклон зеркально повторяет склонившееся пламя свечи.

Стрельцы с семьями и Петр I со свитой и новыми солдатами представлены как два во всем различных, несовместимых мира, во всем трагизме их противостояния. Один — воплощение непокорной буйной народной силы, другой — жесткой дисциплины. Но художник никого не судит, не делит изображенных на героев и злодеев. И Петр, ведущий Россию к новым рубежам, и стрельцы, защищающие заветы дедов и отцов, — равно яркие подлинные русские характеры, они служат Отечеству верой и правдой, но и вера, и правда у каждого своя, и отстаивать ее они готовы до конца.

Между собором Василия Блаженного и Кремлевскими стенами, вдоль которых выстроились новые солдаты, видны страшные силуэты виселиц. Преображенец ведет к виселице первого осужденного, бережно поддерживая его, шепча последние слова утешения. Одежда стрельца брошена в грязь, его свеча едва тлеет на земле — щемяще-пронзительный образ догорающей жизни! Эта сцена не торжествующей ненависти, а сострадания и единения при всей трагичности происходящего, пожалуй, самая важная в картине Сурикова. Многим современникам было непонятно, почему виселицы пусты; например, И.Е. Репин настоятельно советовал художнику «повесить» хотя бы одного стрельца. Но Сурикову было важно передать «торжественность последних минут, а не казнь». Его картина не о смерти, а о жизни, ярче всего вспыхивающей в те моменты истины, когда человек предстоит перед Вечностью.