Демократия!
Фрагмент вступительной статьи Я. Гордина «Когда кончается история, начинается зоология» к книге И. Бродского «Демократия!»:
«Пьеса «Демократия!», написанная на рубеже 1980–1990-х годов, когда еще существовал СССР, когда судьба демократии в России и восточноевропейских странах соцлагеря была неясна. <…>
Жанр понятен — утопия-предупреждение. Бродский делает все, чтобы сбить с толку читателя, вздумавшего бы точно идентифицировать место действия. С одной стороны, за окнами правительственного здания шпили лютеранских кирх — что на Россию непохоже. С другой — речь идет о стране, которая в первой ремарке хоть и названа «небольшим государством», но в которой до западной границы «тыща км болотом», а до восточной «три года скачи — не доскачешь».
В то же время говорится о Центральной или Восточной Европе и положении «между двумя великими державами». Министра внутренних дел зовут Петрович, а министра финансов — Густав, и намекается на его немецкое происхождение. Таким образом, пытаться вычислить название страны, в которой происходит действие, страны, производящей копченых угрей, бекон и газировку, — дело бессмысленное. Это условное пространство, в котором моделируется вся пошлость неорганичной демократии, неожиданно пришедшей на смену социализму. Притом что министр внутренних дел остался прежним…
Стилистически «Демократия!» восходит <…> к диалогическому принципу построения вещи, столь важному в работе Бродского. Минимум прямого действия, минимум активного сюжета: все напряжение, все события внутри и вне места действия — в стремительном диалоге, где одно смысловое звено цепляется за другое, создавая «сюжетное силовое поле». Естественная для членов правительства проблематика — финансы, экономика, групповая борьба — обсуждается и разрешается ситуационно и главным образом лексически как простонародный фарс. <…>
Лексически и интонационно «Демократия!» связана со слоем поэзии Бродского, в котором культивируется язык люмпенизированной улицы, — например, «Представление». Бродский хорошо понимал, что может случиться с западными демократическими ценностями, попавшими в руки политиков, выращенных в коммунистических теплицах.
Но «Демократия!» отнюдь не элементарный памфлет. Бродского всегда, а в то время — и особенно применительно к России — мучила мысль об опасности расчеловечивания. Он говорил и писал об этом. И внутренний сюжет пьесы развивается именно в этом направлении — от «гастрономической демократии», которую исповедуют персонажи, до вполне материального «стремления в животные». Один из признаков этого процесса — умение упростить, вульгаризировать и приспособить к сиюминутной выгоде любую идею. <…>
«Когда кончается история, начинается зоология. У нас уже демократия, а я еще молода. Следовательно, мое будущее — природа. Точней, джунгли. В джунглях выживает сильнейший либо с лучшей мимикрией». И после сюжетного взрыва — абсолютно серьезная и характерная для Бродского сентенция: «Не выживает, детка, никто. Это и есть закон джунглей… Не выживает никто». Страшная, циничная суета перед лицом бесстрастной уравнительницы — смерти… Балаган заканчивается надвигающимся призраком трагедии, от которой не спастись ни в истории, ни в зоологии.
Это не проповедь отчаяния, это печальный совет жить достойно».
