Время и семья Конвей
Роман Должанский о пьесе Дж. Пристли «Время и семья Конвей». Газета «Коммерсант» (2002 г.):
«Знаменитая пьеса Пристли — сущий клад для учебного спектакля в театральном вузе. Действие происходит в доме миссис Конвей и шестерых ее детей. Завязка — семейная вечеринка вскоре после Первой мировой войны: дети строят планы на будущее, разыгрывают для гостей шарады, завязывают романы. Потом действие переносится на двадцать лет вперед, и выясняется, что благополучная некогда семья распалась: надежды разбиты, одна из дочерей умерла, остальные несчастливы, семейное гнездо предстоит продать за долги. И вообще — скоро опять мировая война. Но затем время возвращается назад, и зритель видит все ту же давнюю, милую семейную вечеринку, но уже глазами мудрого и мрачного провидца.
Вот вам и заданные пьесой важнейшие упражнения: на изображение возраста и смену грима. Прибавьте сюда хорошие диалоги и добротно прописанные роли. Здесь есть где себя показать».
Фрагмент книги Георгия Бахтарова «Записки актера. Гении и подлецы» (2002):
<…> «Одним из ведущих и, безусловно, самых талантливых актеров театра был Леонид Галлис. Он обладал редким, неотразимым обаянием. <…> Любил придумывать себе гримы и в этом искусстве проявлял завидное мастерство и фантазию. Загримировавшись, становился совершенно другим человеком, преображался так, что его не сразу узнавали. В одном из спектаклей он очень удачно изображал несколько возрастов. Помимо спектакля «Время и семья Конвей» в Театре имени Ермоловой Леонид Галлис поставил пьесы «Обжалованию не подлежит» Сергея Михалкова и «Лес» Александра Островского». <…>
О первой постановке «Время и семья Конвей» в Театре имени Ермоловой вспоминает актриса Мария Кнебель:
«Семейную драму «Время и семья Конвей» по одноименной пьесе британского драматурга Дж.Б. Пристли в Московском драматическом первый раз поставили еще до войны, когда пригласили режиссера Андрея Лобанова, позже возглавившего театр. Спектакль прошел с осени 1940 года и до начала войны восемьдесят раз с неизменным успехом и выпал из репертуара ермоловцев в суматохе войны. <…>
Андрей Михайлович особенно долго и тщательно работал над первым действием. «Если не удастся создать особой атмосферы трогательно нежных семейных отношений, счастливого веселья, то, — считал Лобанов, — не получится спектакля». И одновременно в поступках и мыслях молодых Конвей, в их мечтах о будущем Лобанов чутко угадал отсутствие некоего стимула, пусть наивного, желания понять и постигнуть, что происходит вокруг: действительность им представлялась накатанной дорогой, на которую лишь нужно вступить. Поэтому сентиментальная семейная идиллия то и дело взрывалась то эгоизмом матери, то формальным отношением к необходимому в этих стенах ритуалу именин, то едва уловимой разобщенностью. Поэтому второй акт, действие которого происходит через девятнадцать лет, в тот же день, воспринимался не только как следствие общественных катастроф, которыми была так богата жизнь Англии после Первой мировой войны, не только власти времени над душами людей, но прежде всего расплатой за собственные грехи. В жизни не обязательно сбываются <…> юношеские мечтания, говорил спектакль Лобанова, но потеря доброты и способности к состраданию, забвение прошлого и духовная опустошенность, жалкость, ожесточенность, бессилие — тут ссылкой на «особые обстоятельства» не отделаешься. Третий акт, возвращающийся к 1919 году, когда на сцене вновь веселились молодые Конвей, воспринимался как пролог к будущей трагедии бездуховности». <…>
