Волки и овцы
В репертуаре Малого театра немало таких спектаклей, в которых режиссура отходит как бы на задний план и первым делом подает актера, работает на него. Постановочные эффекты сведены к минимуму, а то и вовсе отсутствуют. Обстановка и костюмы достоверны, соответствуют эпохе. Островского в Доме Островского подобным образом ставили, ставят, и будут ставить.
Текст-классика, самобытные актерские индивидуальности, верность сложившимся амплуа — вот три кита, на которых стоит Малый, и, в частности, такие постановки как «Волки и овцы».
В известной степени, подобную режиссуру можно назвать актерской, поскольку подобные спектакли ставятся, прежде всего, чтобы раскрыть по-новому актера.
Первой в этом списке, конечно, стоит Е. Гоголева, играющая в спектакле «Волки и овцы» Мурзавецкую.
Эту прославленную актрису, которая пришла в Малый в 1918, и прослужила в нем всю свою долгую жизнь, конечно, не мог миновать репертуар А.Н. Островского. Прежде чем в возрасте 63-х лет сыграть девицу 65-ти лет Меропу Давыдовну Мурзавецкую, она сыграла, будучи юной актрисой, в двадцатые Полину в «Доходном месте», Аксюшу в «Лесе», в сороковые комедийную роль Коринкиной, а в пятидесятые другую, главную драматическую роль в этой же пьесе «Без вины виноватые».
До Гоголевой эту роль играла В. Пашенная в спектакле 1952 г. Мурзавецкая, читает ремарку А.Н. Островского в списке действующих лиц, — «помещица большого, но расстроенного имения, имеющая большую силу в губернии». Обе актрисы играли властную женщину, но играли по-разному, со своими нюансами: у Пашенной Мурзавецкая — плоть от плоти провинциальная помещица. Такую нетрудно представить в хлопотах по хозяйству, знающей все, что происходит и в людской, и в дворянских гостиных. Мурзавецкая Гоголевой — дворянка, в ней есть своя стать, внешнее благообразие. Одна вряд ли выезжает куда-либо дальше своей губернии, которую не может оставить, поскольку все должно быть у нее под надзором, другая выглядит вполне европейски, хоть и одета почти как монахиня. По ней видно, что в столицах такая Мурзавецкая бывала. У первой нет никакого дворянского лоска. Когда Беркутов, чиновник из Петербурга, сосед молодой вдовы Купавиной, прижмет Мурзавецкую, обнаружив, что ее документы для суда — подлог, то барышня 65-ти лет В. Пашенной из положения, в котором она чувствовала себя полной хозяйкой, окажется зависимой, испуганной до смерти. От страха ее прошибет пот. Она по-бабьи промокнет скомканным платком повлажневшее лицо. Мурзавецкая Гоголевой содрогнется, будто вот — вот сойдет с небес Бог Саваоф. Пашенная сначала играет страх потерять деньги, и только потом страх разоблачения от неудавшегося подлога, Гоголева же боится больше всего расстаться с амплуа праведницы.
Мурзавецкая Пашенной — подвижная, скорая, у Гоголевой — величественная, опирается на палку с дорогим набалдашником. Она развращена властью, потребность держать всех в страхе вошла у нее в устойчивую привычку. Когда непутевый пропойца племянник Аполлон (А. Торопов), целует ручку «мадам», то не только мускул не дрогнет на ее лице, ее рука, властно, по-царски, опирающаяся на палку, как бы выставлена на целование. Боярыня Морозова, да и только! Здесь принимается только беспрекословное повиновение и столь же абсолютное почитание.
Аполлон в этот момент целования ручки невольно так дыхнет перегаром, что Мурзавецкая Гоголевой чуть не упадет в обморок, и тетя и племянник вместе начнут разгонять воздух, оскверненный винными парами, один со страху, другая с непривычки.
Вот с подьячим Чугуновым (С. Маркушев) набожная Мурзавецкая намечают план, как опутать подложными векселями да расписками Купавину. В Мурзавецкой Гоголевой борются два взаимоисключающих чувства: ханжества, прикрываемого верой, и откровенного цинизма незаконной сделки. Но в этой властной пожилой барыне есть что-то от старухи Хлестовой. Она видит людей насквозь. Только — только Чугунов приступил к славословиям по ее поводу, мол, Меропа Давыдовна после Бога у него на втором месте, как она резко пресечет свою же собственную установку на фарисейство. Сейчас не до этого, дело-то серьезное. Беспрекословным тоном она протокольно изрекает: «Лжешь. Садись».
Технология лицемерия Мурзавецкой Е. Гоголевой виртуозна. Пустив по губернии слух, что покойный муж Купавиной (И. Ликсо) обещал Меропе Давыдовне 1000 рублей на бедных, она тем самым вынуждает молодую вдову, опрометчиво доверяющую каждому, привести ей деньги. Однако Мурзавецкая ведет себя так, что Купавина еще и должна уговаривать набожную шантажистку взять то, к чему сама так последовательно вынуждала наивную и беззащитную вдову. Каких сил стоит Меропе не брать денег в руки. При царственной осанке глаза ее бегают. И как только Купавина уходит, Мурзавецкая воровато пересчитывает деньги, раздает долги, а оставшуюся половину прячет в карман платья.
Приютив бедную молодую родственницу Глафиру, которую играет Э. Быстрицкая, Мурзавецкой руководит отнюдь не чувство родственного долга. Глафире уготована участь компаньонки, шпионки. Однако Меропа прекрасно понимает, что родственница только прикидывается овцой. Переняв набожные повадки своей старшей наставницы, надев на себя монашеское платье, она ждет своего случая, чтобы вырваться на волю. Слова Глафиры, что она пойдет в монастырь, Мурзавецкая Гоголевой резко обрывает: «Келья — это не по тебе». В этой сцене явлены образцы двоедушия двух поколений. Глафира Э. Быстрицкой, демонстрируя набожность, делает это намеренно цинично, на показ. Когда она приедет в гости к Купавиной и обнаружит в разговоре, что Лыняев не объект интереса молодой вдовы, то так обрадуется, что молитвенник полетит в другой угол комнаты.
Глафира — хищная красавица, которая составит партию волков. В спектакле режиссер незаметно, но сопоставит Беркутова (Б. Телегин) и Глафиру. Они демонстрируют класс по поеданию овец, в которых превращают даже старуху Мурзавецкую. Они друг друга стоят, благо, что поле их деятельности не пересекается. Одна женит на себе убежденного холостяка Лыняева (Ню Рыжов), женит так, что он будет плакать, делая предложение. Беркутов берет в жены наивную вдову с огромным приданым, хотя она думает, что ее облагодетельствовали.
