Холстомер
Спектакль «Холстомер» (2008) дает представление об особенностях театра Руслана Кудашова. Режиссерская история, авторский взгляд здесь важнее, чем демонстрирование техники кукловождения. Сам режиссер не боится, что его высказывание будет открыто лиричным, даже простодушным, без нарочитого осовременивания, ироничности и двусмысленных подтекстов. Как заметила А. Иванова-Брашинская, главное достоинство Кудашова — «немодная теперь в искусстве искренность», и это заставляет вспомнить о том, что он — ученик Григория Козлова (а по первому образованию он актер театра кукол, курс Игоря Зайкина). Впрочем, в интонационном строе кудашовских спектаклей лирическая пронзительность сопрягается с нарастанием тревоги, страха перед неизведанным миром; режиссер тяготеет к жанру притчи, и палитра его отнюдь не лишена дидактических оттенков.
В спектакле притчевое начало толстовской повести во многом усилено. Понятно, что и Толстой писал, по сути, не «историю лошади» по кличке Холстомер, а «жизнь человека» — с ее неизменными стадиями. Рождение, взросление, страсть, лишения, болезни и, наконец, смерть. Но если в повести принципиальна изначальная инаковость Холстомера (он родился пегим, «подпорченным»), ставшая причиной его трагической судьбы, то Кудашов стремится к более универсальному обобщению. Он, кажется, говорит о душе вообще — всякого человека. Вот в 1970-е, когда был поставлен легендарный спектакль БДТ, тема непохожести на остальных, выпадения из общепринятых норм звучала с остротой. Но Кудашов и не старался потревожить культурную память зрителя, он как бы заново прочитал произведение. И подзаголовок его спектакля — «хроника спасения одной души».
«Душу» играет Петр Васильев. В самом начале зритель видит человека, очнувшегося в пустом, необжитом пространстве, который стремится попасть за закрытые врата. Он подглядывает в щели, громко стучит, и врата, наконец, распахиваются, впустив в черноту зрительного зала сноп яркого, ирреального света. В проеме сценической конструкции появляется троица персонажей в безукоризненно белых костюмах, многозначительно взирающих на героя. Один из них заглядывает в потрепанную белую книгу (ставшую сквозной символической деталью спектакля) — в некую книгу жизни. И далее персонаж Васильева начинает рассказ о своей судьбе. Если у Толстого Холстомер адресует свое повествование другим лошадям, преображаясь в их глазах, то у Кудашова оно разворачивается буквально «между землей и небом» — перед существами не от мира сего. Душа более не принадлежит земному измерению, но еще не стала частью измерения другого. Ее рассказ — и прокручивание прожитой жизни, и отчасти исповедь.
Как только «символическая» пантомима сменяется собственно историей о Холстомере, актер, игравший в живом плане, будто переплавляется в лошадь-марионетку. Момент «переплавки» обозначен режиссером, и это как будто должно одухотворить куклу, передать ей дыхание. Актер теперь будет скрыт от зрительских глаз, а «ангелы», принимая разные обличья и управляя куклами и предметами, будут помогать двигать действие. Конструкция, сооруженная в центре камерной сцены художником Андреем Запорожским (те самые ворота, которые могут трансформироваться), и будет площадкой для основных событий.
Кудашов ранее ставил «Холстомера» в Бресте (2005), это было первое обращение кукольного театра к толстовской повести. Спектакль БТК, как писала А. Шепелёва, «не повторен, а поставлен заново. Сценография в целом та же, но в Бресте работали планшетные куклы, здесь же — марионетки, и это принципиально корректирует смысл происходящего». В брестском спектакле, по мнению критика, «пегость» Холстомера — «всего лишь внешняя характеристика, инаковость — лишь обстоятельство, порой счастливое, порой досадное, но никак не решающее». А что же стало решающим? Факт принадлежности всего и вся человеку. «Именно отсюда, — писала А. Шепелёва, — кукольность, игрушечность, предметность Холстомера. Он всегда буквально вещь в чьих-то руках…»
В питерском варианте наличие театральных кукол того или иного типа, предметов и фактур содержательно. Важно, что Холстомер — это марионетки, которые сменяются в зависимости от его возраста. Здесь напоминает о себе природа марионетки как таковой. Связанная с кукловодом нитями, уходящими наверх, к его рукам, кукла этого типа, как известно, выражает идею связи человека с высшими силами. Ей, благородной марионетке, отданы высокие смыслы, с ее помощью артист может прорисовать тончайшие движения персонажа (за которыми угадываются, конечно, «движения души»).
К этому и стремится режиссер. Действия героя показаны подробно. Вот он радостно скачет, вот переминается с ноги на ногу, вот качает головой. В то время как остальные лошади показаны иначе. Жеребец Милый — белая статуэтка: красивый конский круп, но зафиксированная, мертвенная форма. Лошадиное стадо — вырезанные из фанеры фигуры. Зато возлюбленная Холстомера — изящный теневой силуэт лошадки, балансирующей, точно гимнастка на проволоке: образ поистине романтичный.
